Начало Первой мировой войны столица Восточной Галиции Львов, как и все города воюющих держав, встретила в эйфории патриотизма.
Тридцать первого июля 1914 года, сразу после объявления мобилизации в Австро-Венгрии, город заполонили толпы возбуждённых горожан, среди которых обильно пестрели парадные мундиры военных.
Подавляющее большинство населения Галиции, имевшее счастье не знать войн в двух поколениях, без тени сомнения восприняло манифест отца отечества Франца-Иосифа и слепо поверило в необходимость воевать.
В этом единодушном порыве масс было что-то захватывающее и величественное.
Мгновенно прекратились национальные и религиозные споры, исчезли противоречия между сословиями. Всех в одночасье охватило глубокое чувство единения, братства и готовности к самопожертвованию ради великой победы.
Стены города покрылись плакатами, прославляющими императора Франца-Иосифа: Tysiackrotnie niech zyje nasz Najwyzszy Wodz, Cesarz i Krol Franciszek Jozef I.
На улицах, площадях и в парках до полуночи гремели полковые оркестры и распевались патриотические песни. По гранитной мостовой звонко стучали кованые копыта кавалерийских эскадронов, чеканили шаг пехотные полки. Толпа приветствовала их цветами и радостными криками: «Да здравствует император! Да здравствует Австрия! Да здравствует Польша! Долой Россию, да здравствует война!»
У дворца наместника, главной комендатуры и вокруг памятника Мицкевичу проходили нескончаемые манифестации, на которых звучали верноподданнические речи и призывы вступать в армию. Романтика военных приключений и подвигов во имя благородных целей звала молодых львовян под знамена императорской армии. С хмельным ликованием и песнями шли они по улицам города на мобилизационные пункты.
* * *
Торжественно проходили богослужения в переполненных народом Латинском соборе, греко-католической церкви Святого Юра, синагоге Золотая Роза и Армянском кафедральном соборе.
Чиновники магистрата и наместничества, ректорат университета имени Яна Казимира, работники суда и коммунальных служб, члены общества взаимной помощи литераторов и артистов, педагогические общества, почтовые управленцы, администрации табачной фабрики, фабрики ликёров и водок Бачевского и городских живодёрен, знатные и известные горожане и простые мещане спешили жертвовать серебро и золото на алтарь победы.
Свою готовность немедленно выступить против врага демонстрировали польские стрелецкие дружины и скауты.
Срочно созданная Украинская головная рада принялась за формирование своих украинских сечевых стрельцов и обратилась к украинскому населению с призывом: «Жертвою майна и крови доказати вiрнисть для його освяченоi особи, для династii престола».
Еврейская община города не ограничилась собранными для вооружения польских легионов пятьюдесятью тысячами крон, а по инициативе раввина Хойзнера создала из собственной молодёжи небольшое военное подразделение, которое сразу же приступило к усиленным тренировкам.
Оказать всяческую помощь наследникам великого Арпада призвал соотечественников Венгерский комитет.
* * *
Вскоре по Городоцкой и Казимировской улицам в сторону Жолквы и Равы-Русской нескончаемым потоком потянулись императорские войска: пехота, отряды краевой обороны, сапёры, уланы, драгуны, хузары, хондеры, эскадроны артиллерии, понтонные части, мотористы, циклисты и пекарни.
Зрелище этого мощного военного потока и первые победоносные реляции с фронта ни у кого не оставляли сомнений в том, что войска империи успешно громят российскую армию и этим вершат судьбу мировой войны.
Неожиданно по городу разнёсся слух: «Пленных ведут!» Толпы людей хлынули на улицы взглянуть своими глазами на существ, которые осмелились с оружием в руках выступить против Австрии и теперь «сжигают сёла и города, насилуют женщин, отрезают пленным уши и языки, пронзают пиками детей».
Российские пленные, с измождёнными лицами, грязные и потные, медленно двигались по улицам города. Их вид не вызывал ничего, кроме сочувствия, но возбужденная толпа встретила их оскорбительными выкриками, плевками и даже палками и камнями.
Эмоции явно перехлёстывали через край, и комендант города на следующий день в своём очередном указе вынужден был признать, что поведение горожан в отношении пленных «не соответствует культурному народу и выходит за рамки международного права».
Патриотический психоз населения ещё некоторое время поддерживался сводками с фронта об очередных победах австро-венгерских войск и огромных потерях русских, однако живые проявления военного времени на улицах города исподволь меняли настроения горожан и заставляли задуматься, настолько ли близка победа.
Парадная форма военных сменилась полевой. Госпитали, школы, гимназии и монастыри всё больше заполнялись ранеными. Новобранцы и ополченцы уже не обещали родным при расставании встретить Рождество дома. Вскоре был введён комендантский час, и населению предписывалось сдать всё имеющееся оружие. Закрылись питейные заведения, а также все русские организации и издательства.
Город всё больше охватывали хаос и неразбериха. Обезумев от лёгкой наживы и безнаказанности, расплодившиеся как грибы преступные банды средь бела дня грабили магазины, склады и случайных прохожих, опустошали оставленные владельцами дома и квартиры.
Тягостное впечатление производили курсирующие между вокзалом и городскими госпиталями трамвайные платформы с ранеными. И совсем удручающе выглядели позаимствованные у мебельной фабрики Тушинского огромные повозки в четыре вола, на которых в места захоронений вывозились трупы.
Вскоре уже небезопасным стало пересказывать новости и обмениваться мнениями о происходящем. Не редкостью стали публичные казни без суда и следствия пойманных шпионов и дезертиров. Началась активная охота за всеми, кто когда-либо проявлял симпатии к России и православной вере. За донос на русофила, тысячи которых уже заполнили львовские тюрьмы, власти сулили вознаграждение от пятидесяти до пятисот крон. Чтобы угодить в тюрьму или концентрационные лагеря Терезин и Талергоф, достаточно было признать родным русский язык, хранить русские книги или иконы или даже в прошлом совершить поездку в Россию или на Украину.
Мрачные предчувствия усилились, когда население стало привлекаться к возведению оборонительных валов, рытью окопов и вырубке леса в районе Брюховичи и Дубляны.
С востока стала доноситься пушечная канонада, в городе появились первые беженцы, а в небе закружили вражеские аэропланы, по которым жандармы стреляли из карабинов.
Двадцать седьмого августа во Львове случилась паника. Рейд кавалерийских разъездов генерала Щербачёва в окрестностях Львова породил слух о вступлении русских в город и жестокой расправе казаков над мирным населением. В один миг улицы города от костёла Святого Антония до привокзальной площади превратились в скопище обезумевших от страха людей, доверху загруженных пожитками автомобилей, повозок, фур и трамваев, пеших и конных, безоружных и вооружённых рекрутов и раненых из госпиталя в окровавленных повязках и на костылях. С грохотом закрывались ставни магазинов и лавок.
Это массовое безумие сопровождалось неистовыми криками: «Москали! Стреляют! Утекайте!», призывами о помощи, воплями женщин и криком детей, звучными ударами кнутов, злобной руганью возниц и водителей, выстрелами в воздух жандармов, безуспешно пытавшихся навести порядок.
Паника продолжалась более четырёх часов, однако казаки так и не появились, и горожане стали возвращаться домой.
Львов снова погрузился в состояние томительного ожидания смертельной опасности, так знакомой ему со времён татарских набегов, бунтов Хмельницкого и интервенции шведов.
