Василий Семёнович Гроссман
Васи́лий Семёнович Гро́ссман (настоящее имя — Ио́сиф Соломо́нович Гро́ссман) (1905 — 1964) — советский писатель. По мнению ряда литературных критиков, написанный им роман «Жизнь и судьба» является лучшим романом XX века. Иосиф Соломонович Гроссман родился 29 ноября (12 декабря) 1905 года в Бердичеве (ныне Житомирская область Украины) в интеллигентной еврейской семье. Его отец — Соломон Иосифович (Семён Осипович) Гроссман, инженер-химик по специальности — был выпускником Бернского университета и происходил из бессарабского купеческого рода. Мать — Екатерина (Малка) Савельевна Витис, преподаватель французского языка — получила образование во Франции и происходила из состоятельного одесского семейства. Родители Василия Гроссмана развелись, и он воспитывался матерью. Ещё в детстве уменьшительная форма его имени Йося превратилась в Вася, и стала впоследствии его литературным псевдонимом.
В 1922 году окончил школу.
В 1929 году окончил химический факультет Московского государственного университета. Три года работал на угольной шахте в Донбассе инженером-химиком. Работал химиком-ассистентом в Донецком областном институте патологии и гигиены труда и ассистентом кафедры общей химии в Сталинском медицинском институте. С 1933 года постоянно жил и работал в Москве.
В 1934 году опубликовал повесть из жизни шахтёров и заводской интеллигенции «Глюкауф», встретившую поддержку Горького, и рассказ о Гражданской войне «В городе Бердичеве». Успех этих произведений укрепил Гроссмана в желании стать профессиональным писателем.
В 1935, 1936, 1937 годах издавались сборники его рассказов, в 1937—1940 — две части эпической трилогии «Степан Кольчугин» — о революционном движении от 1905 года до Первой мировой войны.
С первых дней Великой Отечественной войны и до Дня Победы Василий Гроссман был специальным корреспондентом газеты «Красная звезда». Служил на Белорусском и Украинском фронтах. В 1942 году написал повесть «Народ бессмертен», ставшую первым крупным произведением о войне. Участвовал в создании документального фильма о битве под Москвой.
Мемориальная табличка на доме в котором работал Гроссман Василий Семёнович в Донецке Во время битвы под Сталинградом находился на Сталинградском фронте. За участие в Сталинградской битве награждён орденом Красной Звезды. На мемориале Мамаева кургана выбиты слова из его очерка «Направление главного удара».
Повести «Народ бессмертен», «Сталинградские очерки», другие военные очерки сложились в книгу 1945 года «В годы войны». Широкую известность получила книга «Треблинский ад», открывшая тему Холокоста, а в 1946 году — «Чёрная книга», составленная в соавторстве с Ильёй Эренбургом[2], но опубликованная лишь в 1980 году с купюрами в Израиле. «Чёрная Книга» была издана в Нью-Йорке, но русское ее издание тогда так и не появилось. Набор был рассыпан в 1948 году. Идеологическая установка требовала не выделять ни одну национальность в рамках всего пострадавшего в ходе войны населения СССР.
Пьеса «Если верить пифагорейцам», написанная перед войной и опубликованная в 1946 году, была осуждена как «вредная».
С 1946 по 1959 год работал над дилогией «За правое дело» и «Жизнь и судьба». Эпический роман «За правое дело» (1952), написанный в традициях Л. Н. Толстого и повествующий о Сталинградской битве, Гроссман вынужден был переработать после разгромной критики в партийной печати. На Втором съезде Союза писателей СССР в 1954 году А. А. Фадеев признал, что его критика романа как «идеологически вредного» была несправедливой.
Рукопись продолжения романа «За правое дело» — романа «Жизнь и судьба», носящего резко антисталинский характер, над которым писатель работал с 1950 года, после того, как В. М. Кожевников передал её КГБ, в 1961 году была конфискована в результате обыска КГБ у писателя. Пытаясь спасти книгу, он писал Н. С. Хрущеву:
Я прошу Вас вернуть свободу моей книге, я прошу, чтобы о моей рукописи говорили и спорили со мной редакторы, а не сотрудники Комитета Государственной Безопасности.… Нет правды, нет смысла в нынешнем положении, в моей физической свободе, когда книга, которой я отдал свою жизнь, находится в тюрьме, ведь я ее написал, ведь я не отрекался и не отрекаюсь от нее.… Я по-прежнему считаю, что написал правду, что писал ее, любя и жалея людей, веря в людей. Я прошу свободы моей книге. В конечном счете, Гроссмана принял член политбюро М. А. Суслов, огласивший подготовленное референтами (сам он роман не прочел) решение о том, что о возврате рукописи «не может быть и речи», и что роман может быть напечатан в СССР не раньше, чем через 200—300 лет.
Другая копия романа, сохраненная С. И. Липкиным, в середине 1970-х, уже после смерти писателя, с помощью А. Д. Сахарова, Б. Ш. Окуджавы и В. Н. Войновича была вывезена на Запад.[6] Роман был опубликован за рубежом в 1980-м, а в СССР — в 1988 году, во время перестройки.
Вместе с «Жизнью и судьбой» была конфискована рукопись повести «Всё течёт», над которой Гроссман работал с 1955 года. Писатель создал новый вариант повести, который завершил в 1963 году (публикация за рубежом — 1970, в СССР — 1989).
В. С. Гроссман умер 14 сентября 1964 года. Похоронен в Москве на Троекуровском кладбище.
Посмертно издан сборник рассказов и очерков «Добро вам!». Очерки и записные книжки военных лет вошли в сборник «Годы войны» (М.: Правда, 1989).
Жизнь и судьба Василия Гроссмана Гроссман - это большой человек. И, разумеется, с золотым пером, которое было у него наподобие боевого штыка. Разил наповал.
Василий Семенович Гроссман (на самом деле - Иосиф Соломонович) родился 29 ноября (12 декабря) 1905 года в самом еврейском городе - в Бердичеве. Начальное образование получил в Киевском реальном училище. Его отец был химиком, и сын пошел по стопам отца - окончив в 1929 году физико-математический факультет Московского университета, до 1932 года работал в Донбассе, заведовал химической лабораторией пыли и газа на шахте Смолянка II. Заболел туберкулезом. Переехал в Москву.
В 1934 году вышел первый рассказ Гроссмана "В городе Бердичеве", затем повесть "Глюкауф", отмеченная самим Максимом Горьким. По поводу "Бердичева" Исаак Бабель воскликнул: "Новыми глазами увидена наша жидовская столица". А Михаил Булгаков в растерянности сказал: "Как прикажете понимать, неужели что-то путное удается все-таки печатать?"
Путное-то путное, но еще опутанное путами (простите за каламбур) социалистического реализма. Это относится и к первому роману Василия Гроссмана "Степан Кольчугин" (1937-1940) - о пути рабочего парня в революцию, о его внутреннем становлении и о том, как он, преодолевая колебания, становится сознательным большевиком. Конечно, роман был встречен благожелательно. Тема революции и рабочего класса - это пропуск в большую литературу.
Семен Липкин вспоминал: "Когда мы с Гроссманом познакомились, я чувствовал, что он счастлив. Литературный успех, особенно ощутимый после полунищенской, одинокой жизни донбасского инженера (первая жена и дочь Катя жили отдельно в Киеве), новые умные, интересные друзья, красивая жена. "Меня поразило, какие красивые жены у писателей", - говорил он мне, когда мы сблизились. Он был высокого роста, курчавый, когда смеялся, а смеялся он в те дни часто, не то что потом, на щеках у него появлялись ямочки. Необыкновенные были его глаза, близорукие, одновременно пытливые, допрашивающие, исследующие - и добрые: редкое сочетание. Женщинам он нравился. От него веяло здоровьем".
Но не все было безоблачным. Успешный "Степан Кольчугин" был выдвинут на Сталинскую премию, пройдя все этапы длительного согласования. Журналисты и корреспонденты газет приезжали к Гроссману брать у него интервью и фотографировать. Но в опубликованном списке лауреатов Гроссмана не оказалось: его вычеркнули в последнюю минуту. Это произошло в начале 1941 года. А через полгода началась война. Василий Гроссман ушел на фронт в качестве военного корреспондента "Красной звезды".
На войне он начал писать роман "Народ бессмертен" - широкий, с размахом, с эпическим многоголосием. А еще он писал сталинградские очерки, которые читались нарасхват - на фронте и в тылу. Очерки подтолкнули Гроссмана к созданию романа "Сталинград", но затем появилось другое название - "За правое дело". В нем писатель сделал попытку осмыслить увиденное на войне. Мнение критиков было следующим: "Автор раскрывает духовный мир советских людей и противопоставляет ему механизированно-злобный, агрессивный мир гитлеровцев. В романе явственно звучит излюбленный Гроссманом мотив неизменного превосходства высоких и чистых человеческих побуждений над жестокостью и корыстью".
Официальная критика вещала именно так: исключительно в бело-черных тонах, пафосно и чрезмерно обобщенно, не замечая деталей, акцентов и нюансов. А вот Твардовский со своим заместителем по "Новому миру" Тарасенковым разглядели все до мельчайших подробностей и прикатили к Гроссману в его квартиру на Беговой улице. После первых хмельных похвал Александр Трифонович выдвинул ряд серьезных возражений: слишком мрачно показаны трудности жизни населения в условиях войны, да и сама война; мало о Сталине; излишне педалируется еврейская тема, один из главных героев, физик Штрум, - еврей.
В тисках несвободы, под прессом цензуры, под чужую дудку Гроссман бросился спасать свой роман. В обновленном и отредактированном виде он появился в "Новом мире". В окончательном варианте еврейский физик Штрум был задвинут на второй план, у него появился учитель, более крупный физик, разумеется, русский. Но и в переделанном виде роман "За правое дело" был высоко оценен читателями, в библиотеках за номерами "Нового мира", где печатались куски романа, выстраивались очереди.
В письме Гроссману в июле 1952 года Мыкола Бажан признавался: "Напряженно жду следующего номера "Нового мира". Хватаю каждый новый номер и вчитываюсь в Ваш роман - большое, человечное и умное произведение..."
Воениздат и "Советский писатель" уже собрались издать нашумевший роман отдельной книгой, как грянул неожиданный гром. Хотя почему неожиданный? Так называемые патриоты-писатели бдят постоянно. И когда выпадает успех на долю какого-то писателя определенной национальности, они тут же начинают злобно шипеть. Так было, к примеру, с Осипом Мандельштамом, с Борисом Пастернаком. Так произошло и с Василием Гроссманом.
13 февраля 1953 года в "Правде" выступил Михаил Бубеннов с подвальной статьей "О романе В. Гроссмана "За правое дело" - зубодробительной, палаческой. Бубеннов выдвинул страшные для того времени обвинения: неверно идейно осмыслен героический подвиг советских людей, нет и в помине роли партии как организатора победы. Слишком сильны мотивы обреченности и жертвенности. Ну, и т.д. За Бубенновым ринулись в атаку на Гроссмана другие.
А тем временем Василий Семенович работал над второй частью дилогии - романом "Жизнь и судьба". Труд был титанический: за десять лет (1950-1960) им было написано более тысячи страниц. Как отмечал Владимир Лакшин, роман Гроссмана "огромен, гулок, разветвлен". Эпос сродни Льву Толстому. В нем много ярко-трагедийных страниц, к примеру, описание конца Софьи Левинтон с мальчиком Давидом на пороге газовой камеры.
Сердце писателя всегда было полно сочувствия к страданиям еврейского народа. Когда был опубликован "Бабий Яр" Евтушенко, Гроссман сказал: "Наконец-то русский человек написал то, что у нас в стране есть антисемитизм. Стих сильно так себе, но тут дело в ином, дело в поступке - прекрасном, даже смелом".
Василий Гроссман, создавая "Жизнь и судьбу", сам совершил прекрасный и мужественный поступок. Он писал свой роман без оглядки на всевозможные табу и запреты, как откровение сталинской эпохи. В нем писатель доказывал, что всякая социальная покорность недопустима, ибо она по сути своей есть предательство. Именно покорность заводит людей в подземелье зла. "Судьба ведет человека, - говорил Гроссман, - но человек идет потому, что хочет, и он волен не хотеть".
Когда роман был готов, встал вопрос, где его печатать? К тому времени Гроссман находился в ссоре с Твардовским и поэтому решил отдать свое выстраданное произведение в другой журнал, в "Знамя", главным редактором которого был Вадим Кожевников. Это стало роковой ошибкой Гроссмана.
Чтение романа в редакции затягивалось. Наконец, 19 декабря 1960 года состоялось заседание редколлегии. Гроссман из-за сердечного приступа придти не смог, но согласился с тем, чтобы роман обсуждался без него. Отсутствие автора только развязало руки оппонентам. Борис Галанов, к примеру, выдал в адрес Гроссмана такую филиппику: "Свой талант художник употребил на выискивание и раздувание всего дурного и оскорбительного в жизни нашего общества, в облике людей. Это искаженная, антисоветская картина жизни. Между советским государством и фашизмом, по сути, поставлен знак тождества. Роман для публикации неприемлем".
Из выступления Виктора Панкова: "О чем бы автор ни заговорил, все у него свертывается на тридцать седьмой год, пытки, тюрьмы, концлагеря, горы трупов при коллективизации... Роман исторически не объективен. Он может порадовать только наших врагов".
Остальные высказывания были в том же духе: роман Гроссмана - произведение, враждебное советской идеологии. В заключительном слове Вадим Кожевников сказал: "Мы хотели раскрыть глаза Гроссману: чтобы он понял всю глубину своего падения..."
В трудную минуту Гроссмана поддержал все тот же Твардовский. Он приехал к Василию Семеновичу, крепко с ним выпил и заявил, что роман гениальный. Потом горько посетовал: "Нельзя у нас писать правду, нет свободы". И далее: "Я бы тоже не напечатал, разве что батальные сцены..."
Осенью 1960 года Семен Липкин посоветовал сохранить экземпляр романа в безопасном месте. Гроссман молча отдал Липкину три светло-коричневые папки. Еще один экземпляр Василий Семенович отдал своему институтскому другу Вячеславу Ивановичу Лободе.
А 14 февраля 1961 года роман Гроссмана "Жизнь и судьба" был арестован. Пришли люди в штатском и забрали не только машинописные экземпляры, но и первоначальную рукопись, и черновики не вошедших глав, и все подготовительные материалы, эскизы, наброски, даже использованную копировальную бумагу! С Гроссмана хотели взять подписку, что он не будет никому говорить об изъятии рукописи, но писатель отказался что-либо подписывать.
Гроссману приклеили ярлык "внутренний эмигрант". Везде отказывались печатать. Не выдержав изоляции, 23 февраля 1962 года Гроссман обратился с письмом к Хрущеву и попросил его разъяснить судьбу своего романа. "Я много, неотступно думал о катастрофе, произошедшей в моей писательской жизни, о трагической судьбе моей книги... Моя книга не есть политическая книга. Я говорил в ней о людях, об их горе, радости, заблуждениях, смерти, я писал о любви к людям и о сострадании к людям..."
Хрущев не ответил. Вместо монаршего письма Гроссмана пригласили в ЦК на беседу к "серому кардиналу" Михаилу Суслову. Тот заявил Гроссману: "Ваш роман - книга политическая... Ваш роман враждебен не только советскому народу и государству, но и всем, кто борется за коммунизм за пределами Советского Союза, всем прогрессивным трудящимся в капиталистических странах, всем, кто борется за мир:" И сделал вывод: "Напечатать вашу книгу невозможно, и она не будет напечатана". А на прощанье Суслов пожелал Гроссману "всего хорошего".
Обещанный Сусловым пятитомник собрания сочинений Гроссмана долго мурыжили, пока он окончательно не выпал из плана издательства. Как вспоминал Семен Липкин, "Гроссман старел на глазах у близких. В его курчавой голове прибавились седины, появилась на макушке лысинка. Вернулась отпустившая было астма. Походка стала шаркающей. Телефон у него замолк, многие старые друзья его покинули. А Гроссману нужны были друзья, приятели, собеседники. Чего эти люди испугались? Ведь Сталина уже не было..." Да, Сталина не было, но генетический страх остался.
В последние годы Гроссман написал путевые заметки "Добро вам!" о поездке в Армению, эссе "Сикстинская Мадонна", повесть "Все течет:" об истории человека, проведшего в ГУЛАГе 30 лет. Повесть эту Гроссман в 1963 году, незадолго до смерти, переработал и дописал. В ней он отразил свои раздумья о судьбе России, о том, что корни ее несчастий не в ленинско-сталинских изуверствах, а гораздо глубже - в русском рабстве, которое причудливым образом переплелось с идеями прогресса и революции.
В конце 1962 года Гроссмана настиг рак как следствие тяжелых нервных потрясений и депрессии. Он лежал в Боткинской больнице в отдельной палате, а за стеной тоже умирал от рака Михаил Светлов.
В ночь с 14 на 15 сентября 1964 года Василий Гроссман умер, немного не дожив до 59 лет. Даже кончина писателя была зацензурирована. В "Литературной газете" вышел подготовленный Эренбургом некролог, но не дали портрета. Из текста выбросили все живое, оставив ничего не значащие слова. Кто-то удивленно спросил одного из руководителей Союза писателей: "Неужели Эренбурга надо редактировать?" На что последовал ответ: "Его-то и надо".
Теперь о посмертной судьбе произведений Василия Гроссмана. Спасенный Липкиным экземпляр рукописи "Жизни и судьбы" был переснят на фотопленку Андреем Дмитриевичем Сахаровым. Владимиру Войновичу удалось вывезти ее за границу, и в 1980 году роман был напечатан в Швейцарии. На родине "Жизнь и судьба" была опубликована в журнале "Октябрь" в 1988 году и тогда же вышла отдельной книгой. Повесть "Все течет:" увидела свет сначала в Германии в 1970 году, а спустя 19 лет - в СССР. В 1985 году в Тель-Авиве вышел двухтомник Гроссмана "На еврейские темы".
Закончим это печальное повествование словами самого Гроссмана. У него есть миниатюра "Смысл жизни". Вот она:
"Они спорили, в чем смысл жизни.
- В борьбе!
- В любви!
- В творческой работе!
- В наслажденье!
- Глупцы, - сказал последний. - Ведь смысл борьбы, любви, творчества, наслажденья в самой жизни".
В жизни Василия Гроссмана были все эти составляющие. А еще были травля, критика, неприятие, зависть, отторжение - все горькое разнотравье российских полей. Но его талант оказался сильней.
Юрий Безелянский Алеф 
