Б

Серафима Бирман с юношеских лет мучилась особой актерской стыдливостью, страхом очутиться перед зрителями «голой», открывшей то, что именуется лирической темой. Один из ее преподавателей Драматической школы им. Адашева, где она училась сценическому искусству, для выпускного спектакля дал ей готовить сцену из «Орлеанской девы» Шиллера. В чем-то, этот преподаватель был жестоко не прав – Бирман была некрасивой, долговязой ученицей, она столбенела, замыкалась, внутренне отмалчивалась. В этой роли она провалилась. И в то же время была неожиданно свободна и артистична в «капустниках»…

После окончания художественной школы, в 1911 она была принята сотрудницей в Художественный театр. Ей приходилось играть в массовых сценах. Опыт «массовок» избавил её от страха играть перед публикой. Дебютировала в роли Гортензии в спектакле "Хозяйка гостиницы" К.Гольдони.

Серафима Бирман была ученицей Л.А. Сулержицкого ,товарищем Михаила Чехова и Евгения Вахтангова. Она переломила в себе почти истощающуюся нежность к людям Сулержицкого и немилосердность всевидящего, заостряющего искусства Михаила Чехова. Бирман полюбила это скольжение по грани. Однажды, она сказала о том, что на канатоходца смотреть все же любопытнее, чем на пешехода, и пешеходом в искусстве она быть не хочет.

Властность героинь Серафимы Бирман часто оказывалась извращенным требованием любви от других. Создав на экранах образ Констанции Львовны в фильме «Обыкновенный человек», артистка предлагала жестоко – комедийный, гротесковый вариант того же самого. Странный, возмутительный шарм есть в образе этой старухи, когда она полулежит в кресле, - декадентский излом линий, угловатый рисунок плеча, локтя, пальцев. При всей этой «манерности», – какие – то немыслимые мужские сандалии на старых костлявых ногах.

Бирман обладала иронией и живым умом. В повседневной жизни она любила давать определения мгновенные и выхватывающие в человеке его зерно - парадокс. Так, своему товарищу Михаилу Чехову, спросившему ее: «Серафима! Что ты думаешь обо мне?»- она ответила без паузы: « Ты лужа, в которую улыбнулся бог!»

Кажется, что люди для Бирман не были элементарны. Она таких персонажей и не играла. Любой характер, доставшийся ей, она сгущала, укрупняла, в то же время очень быстро исчерпывала роль. Может быть, поэтому она так любила немое кино. Ей нравилась напряженная декоративность кратких ролей.

Серафима Бирман - художник безусловной дисциплины, но бунтовала против режиссерского безмолвия, вялости, безличности. Ей недосуг было ждать, пока у других что-то там проклюнется - она опережала топчущийся на месте ход репетиций, прорывалась туда, куда вела ее собственная творческая фантазия. Она играла все, что ей предлагали, боялась того, что о ней забудут и обойдут, оставят без ролей. Она умела обманываться померещившимися в любой ерунде возможностями. Но, к сожалению, играть в кино ей пришлось немного. А ведь как актриса, она была столь же великой, как и всеми любимая Фаина Георгиевна Раневская. Достаточно посмотреть лишь два фильма: «Обыкновенный человек» и «Иван Грозный», чтобы убедиться в этом. За роль Ефросиньи Старицкой в «Иване Грозном» Серафима Германовна Бирман была удостоена Сталинской премии.

Серафима Бирман была одним из основателй Московского театра Ленинского комсомола, занималась режиссерской и преподавательской деятельностью. Жизнь великой актрисы завершилась трагически – в психиатрической больнице. Рассказывали, что она никого не узнавала и не замечала, что-то играла, репетировала в больничной палате…

Умерла Бирман Серафима Германовна 11 мая 1976 года, похоронена в Москве на Новодевичьем кладбище, рядом с мужем.

Он сидел, устремив взгляд в пустоту, думая о том, что сегодня еще не обедал. И тут появилась она. Села рядом на свободное место, закинув ногу на ногу. Она закурила – он посмотрел на нее и содрогнулся. Такой выдающийся во всех смыслах нос он видел впервые в жизни. Она продолжала безмятежно дымить сигареткой, все ближе придвигаясь к нему. Он заметил, что ее юбка стала раза в два короче, открывая длинные, уж очень длинные ноги. Она прижалась к нему плечом и одарила самой соблазнительной улыбкой, на какую была способна. «Верю! – закричал он. – Верю! Только остановитесь!..» Она была счастлива, как может быть счастлив человек, которому только что поверил сам Константин Сергеевич Станиславский.

Это педагоги из приемной комиссии специально предложили несуразной шестнадцатилетней абитуриентке разыграть этюд «соблазнение мужчины», чтобы наверняка выбить ее из равновесия. Подыграть вызвался сам Станиславский Эффект получился обратный. Это она привела всех в состояние полного оцепенения.

Будущая королева трагического гротеска и фантасмагории, «безобразная герцогиня» сцены (так ее тоже называли)? раз и навсегда приговорившая себя к искусству. Стремительная и гениальная Серафима Бирман.

Она не сразу научилась извлекать пользу из своей вопиющей нестандартности. Сколько слез пролила у зеркала юная Сима Бирман. Более красивые сверстницы отказывались с ней дружить, мальчишки кричали вслед: «Бледная, как смерть, тощая, как жердь!». Сима отмалчивалась. Она уже знала, что будет поступать в театральную школу, а там из нее наверняка сделают красавицу. «Все актрисы – красавицы», - для Бирман это было аксиомой. Она слышала о Стрепетовой, которой поклонялся весь Петербург, забыв о ее горбатой спине. Бирман тоже хотела преобразиться. Родственники между собой называли ее… не совсем нормальной. Но Симу это не испугало.

Вначале она попала в московскую Драматическую школу под руководством Адашева. Там ей предложили готовить сцену из «Орлеанской девы» Шиллера. Точное попадание! Одержимость, самоотрешенность и некое простодушное высокомерие – все, что составляет шиллеровскую героиню, было заложено в этой нескладной и вдохновенной провинциалке из солнечного Кишинева. Все так, но Бирман провалила роль. Она каменела, замыкалась… Зато на просмотре у Станиславского случилось чудо. Бирман предложили сыграть нечто совсем ей чуждое, и даже Константина Сергеевича проняло. Еще не оправившись от шока, комиссия приняла решение зачислить Бирман Серафиму в труппу Московского Художественного театра.

Спустя два года, в 1913-м, Бирман присоединилась к группе молодежи, образовавшей легендарную впоследствии Первую студию МХАТ. Кроме Бирман, туда входили Евгений Вахтангов, Михаил Чехов, Алексей Дикий, Софья Гиацинтова. Чехов так говорил об этой компании: «Собрание верующих в религию Станиславского...». Впрочем, скоро у адептов Системы появились претензии к ее создателю. С апостолами такое часто случается. В общем, студия не пожелала терять самостоятельность, на ее основе был создан второй МХАТ. Серафима Бирман отработала в этом театре 12 лет до самого его разгона.

Именно там она приобрела статус выдающейся актрисы. Бирман – это всегда невероятный, почти «фантасмагорический» грим, беспощадное изображение духовного и физического уродства. Актриса считала: не умеешь пленять – удивляй. Удивить – значить победить, приковать внимание… Например, выпускники вахтанговской школы долго не могли забыть, как Бирман заявилась к ним на исполнительский вечер (что-то вроде капустника) в костюме ангела. Белоснежные крылья, золотистый нимб над головой. И вела себя так, словно она неземная красавица. Бирман – красавица! Окружающие еле сдерживали смех.

Когда в 1925 году Яков Протазанов предложил ей, уже знаменитой артистке, сняться в эпизоде в комедии «Закройщик из Торжка», Серафима Германовна неожиданно согласилась. Хотя и оговорилась: «Не нравится мне это ваше… так называемое искусство». При сравнении работы в театре и кино, Бирман всегда бросалось в глаза то, что в кино нарушается привычная для театрального актера схема работы. Спектакли играются не один раз, актеру постоянно можно совершенствоваться. В кинофильм же попадают избранные дубли, тем как будто избавляя актера и режиссера от допущенных промахов, но зато готовый кинофильм не становится от частых повторений лучше.

Для Бирман надо было специально писать роли. Она владела даром одной краской передать очень сложные переживания. Но так получалось, что ее брали только на роли чудачек и каких-то комедийных персонажей. Она оказалась слишком яркой для кино и часто вынуждена была играть на полутонах. «Беспокойно, рискованно быть актрисой острой характерности, - признавалась как-то Бирман. - А я – актриса именно острой характерности, доходящей порой до гротеска, если под гротеском не разуметь бессмысленного и безответственного кривляния». Острохарактерный актер, как воздушный акробат – миг и свалится в безвкусицу.

Недоброжелатели обвиняли Серафиму Бирман в формализме, «штукарстве», окрестили «техничкой» и даже «мудрствующей фокусницей». Она выслушивала критику, и все равно поступала по-своему.

Бирман любила давать определения - мгновенные характеристики, выхватывающие в человеке его зерно-парадокс. Как-то сидели они в гримерке с Михаилом Чеховым и тот, придирчиво изучая свое зеркальное отражение, спросил: «Серафима! Что ты думаешь обо мне?» Она ответила сразу, без паузы: «Ты лужа, в которую улыбнулся Бог!» Просто и понятно!

Лучшая «немая» роль Бирман – мадам Ирэн в фильме Бориса Барнета «Девушка с коробкой». Этот персонаж был задуман режиссером специально в расчете на Серафиму Германовну. И расчет полностью оправдался. Тираническая нэпманша в исполнении Бирман внушала сперва ужас, затем презрение, а потом и вовсе превращалась в трагическую клоунессу. Барнет правильно распорядился доставшимся ему сокровищем. Многим его коллегам такой чуткости не хватало, поэтому Бирман стала часто отказываться от ролей. Как следствие, ее кинокарьера надолго заглохла. Но по большому счету актриса этого даже не заметила. Она была всецело предана театру. Между тем, обстановка вокруг второго МХАТа накалялась. Поводом к планомерной травле послужил отъезд за границу Михаила Чехова, а дальше... Театр обвинили в идеологическом расхождении с линией партии и поставили вопрос о его закрытии. И в 1936 второй МХАТ приказал долго жить.

Бирман вместе с частью труппы перешла в Театр имени Московских профессиональных союзов. Там она начала работать и в качестве режиссера. А уже в 1938 перешла в Театр имени Ленинского комсомола. Ее позвал бывший коллега по МХАТу Иван Берсенев, который в то время возглавлял Ленком. Зов родной крови. Птенцы Станиславского слетались. И, кстати, ленкомовцам вскоре предстояло почувствовать их хватку. К несчастью для себя, молодые пролетарии от искусства не сразу поняли, с кем имеют дело.

Пролетариев от искусства было много. Они торжественно и грозно спускались по парадной лестнице театра. Она скромно стояла в отдалении. Одинокая женщина с длинным носом. Молчали все, но, наконец, прорезались голоса демагогов: - Я как считаю, - крикнул первый демагог, - тем, кто пришел с производства – только главные роли давать. Правильно, товарищи? - И, еще! - подхватил второй идеолог восстания, - никогда не ставить никаких классических пьес. Долой классику! Народу она не нужна! - Подойдите ближе, - властно оборвала разговоры Бирман. - Ближе, еще ближе... Смотрите мне в глаза… Все слышат? Вон отсюда! Вас ждут заводы! Вы слышите гудки… Бунт был подавлен. Как у Суворова, не числом, но умением.

Если в театре Серафима Бирман была герцогиней, то в кино кем-то вроде падчерицы. Нелюбимой, но крайне необходимой тогда, когда, например, нужно собрать корзину подснежников в январе месяце. Режиссер фильма «Друзья» Лео Арнштам убедил ее сыграть роль крестьянки-кабардинки, которую ослепляли белогвардейцы. Экзотичность, декоративность роли привлекла актрису, но скоро она уже об этом жалела. Бирман шла на съемку с тяжелым чувством. Ей было стыдно, что она загримирована и «костюмирована» раньше, чем что-либо узнала о внутренней жизни своего образа. Как это в корне отличается от всего того, к чему она привыкла в театре… Правда, на этот раз ей не пришлось снова испытывать горького чувства актерского банкротства. Поднимаясь по склону горы, актриса сорвала веточку серебристо-серой полыни. И эта веточка неожиданно дала ей сведений больше, чем многостраничный сценарий и все режиссерские объяснения. «У каждого актера бывает роль, сразу сердцу близкая, - говорила Бирман, - но это как выигрыш, как счастливая случайность. Приходится сжевать не один каравай, а то и зубы переломать на штампах — замшелых сухарях…»

«Пряник», который ей в 1943 году подсунул, Сергей Эйзенштейн, выглядел очень аппетитно: роль боярыни Ефросиньи Старицкой, не побоявшейся бросить вызов самому Ивану Грозному. Исключительная личность, а Серафима Бирман любила исключительных. Есть версия, что вначале играть Старицкую должна была Фаина Раневская. Но поскольку в ее анкете, в графе пятой - «национальность» - значилось что-то неправильное, кандидатуру завернули. Серафима Германовна в этом смысле тоже не была святой, зато в анкете гражданки Бирман было черным по белому написано – молдаванка. Но это скорее легенда из собрания мифов о соперничестве двух неординарных актрис.

Надо заметить, автор легендарного «Броненосца» редко производил случайные замены. Эйзенштейн четко представлял, кто на что способен, кто может быть ему полезен. Завел гений советского кино «дело» и на Бирман. Гений говорил про нее так: «Есть такие актрисы, которые облекаются в оперенье райских птиц собственного воображения, хватая их на лету и беспощадно разбирая на перышки. Такова Серафима Бирман». Ощипанные райские птицы в страхе разлетаются… Режиссеру требовалась именно она. Ему нужен был не сарказм Раневской, а зловещее обаяние Серафимы Германовны. И он угостил ее «пряничком» собственной выпечки. А Бирман, если продолжить аналогию, чуть было не сломала челюсть: начинкой-то оказались гаечки–болтики, знаки-символы…

Эйзенштейн резко отличался от тех кинорежиссеров, с которыми Бирман работала раньше. Жесткие краткие указания – и ничего похожего на театральные репетиции. Актрису охватило обычно несвойственное ей равнодушие. Состояние было как при спешной замене в чужом спектакле: напялен костюм заболевшей коллеги, в мозг кое-как втиснуты слова роли, занавес открылся – лицедействуй на здоровье! Она не понимала и не принимала методов Эйзенштейна. Бирман предпочитала общаться с режиссером в письменной форме. Вот фрагмент одного из этих посланий: «Глубокоуважаемый товарищ режиссер, Я с предельной преданностью Вам и "в строгом подчерке" выполню собой, все нотные знаки, все интервалы, все диезы и бемоли, какие нужны Вам – композитору – для звучания Вами создаваемой симфонии. И я, черт возьми, не понимаю…. Совершенно не понимаю, кого я играю! Так нельзя!». Да, их было много, этих знаков альтерации. У этого композитора… К примеру, глаза держать только на определенном уровне, сохранять ракурс головы и в длинном одеянии подниматься по лестнице, не глядя на ступеньки. Серафима Германовна страшно мучилась, а Эйзенштейн злился и обзывал ее «стрекозой в целлофане».

В кино она пыталась играть как в театре. Готовилась к съемке сутками, приходила с утра на съемочную площадку, вживалась в образ по Станиславскому. А чего вы ожидали от его ученицы? В ней жил Второй МХАТ. И когда Эйзенштейн сказал Бирман, что на его площадке актер должен быть как электрическая лампочка: повернули включатель - включил эмоцию, выключили – снова в нормальной жизни, это ее оскорбило. Оскорбить Серафиму Бирман было достаточно легко. Она очень болезненно реагировала на нарушение правил этикета. Ей бы в XIX веке родиться! Ее надо было видеть, когда умничка-эрудит Сергей Михайлович Эйзенштейн вдруг рявкнул по поводу дублеров на площадке: «Не могу больше задницы снимать!» Бирман скривилась так, что до вечера не могла вернуться в прежнее состояние. «Киношникам» Бирман казалась ужасной ханжой: ни покурить при ней, ни посплетничать, ни выругаться. Она, видите ли, тонкая натура. Она, понимаете ли, «сосредотачивается». Проще надо быть, и к вам потянутся люди! Вот как раз этого, непримиримая старуха Серафима Германовна боялась больше всего.

В актерской трактовке образа Ефросиньи Старицкой, несомненно, много спорного. Внешность актрисы, рисунок ее движений — порывистых и стремительных - мало отвечают классическому представлению о русской боярыне шестнадцатого века. Но, в конце концов, Бирман – актриса, а не археолог, ее задачей было не восстановить лицо по черепу, а создать образ. И Серафима Германовна играет, причем с огромной экспрессией, достигая вершин выразительности. Особенно в тех сценах, с «Песней про бобра». Старицкая готова принести все в жертву своему властолюбию, родной сын - не исключение. И когда тот гибнет, плачет боярыня не о нем, а своих разбитых мечтах.

Вообще, некоторая властность героинь Серафимы Бирман часто оказывалась своеобразным шантажом, своеобразным требованием любви от других. Как пример - образ Констанции Львовны из фильма «Обыкновенный человек». Вариант жестоко-комедийный, гротесковый. Киноведы по этому поводу высказывались очень эмоционально. Вот, допустим, такое эмоциональное высказывание Инны Соловьевой, доктора искусствоведения: «В тускло-достоверном, приблизительном фильме, где все играют с таким жирным "театральным реализмом", Бирман играет, словно не видя, где она и рядом с кем. Констанция, в исполнении Бирман, парадоксальна в своей пожирающей, бесстыдной, самоотреченности».

Другая любопытная киноработа Бирман – доктор в фильме 1956 года «Безумный день». Актриса легка в этом водевиле. Беззаботна, как и положено медику, практикующей лечение покоем. И ничего, что вокруг дым коромыслом. У нее прелестные, убаюкивающие интонации, ласковая, непрошибаемая уверенность, что все надо пропускать мимо ушей... Перед нами просто сказочное существо! Родственница Айболита!

Кстати, о докторах. Щепетильность Серафимы Бирман вошла театральный фольклор. Некоторые вещи она не прощала даже друзьям. Например, Ивану Берсеневу, вместе с ней руководившему «Ленкомом». Как-то, заглянув на репетицию, Бирман увидела, как на режиссерский столик Берсеневу принесли чай с бутербродами. Она затаилась в ожидании. И, когда Берсенев спокойно принялся жевать докторскую колбасу, аппетитно почавкивая, Серафима Германовна пришла в ярость: - Как ты можешь?! Ты! Как ты можешь?! В храме искусств! А еще режиссер! Это же храм – святое место! И точно храм… «Храм-храм» - и нет человека. В тот вечер в знак протеста Бирман возвращалась из театра домой не как обычно, на машине вместе с Берсеневым, а пешком. Берсенев с Гиацинтовой медленно ехали вслед за ней вдоль тротуара и кричали: - Сима, не валяй дурака! Бирман делала вид, что не слышит. И так до самого подъезда. Впечатляющая принципиальность. И весь фокус в том, что никто не знал, в какой момент она может проявиться.

Однажды некая молодая актриса прошлась по пустой, темной сцене – просто так прошлась, бесцельно. Серафима Германовна чуть не задохнулась от гнева. «Как вы посмели?, - грохотала она, - вразвалочку пройтись по сцене?! Станиславский ходил по сцене на цыпочках! Где вы, где Станиславский?! Есть разница?» Такие всплески эмоций были нормой. Но с эмоциями, как и с алкоголем - сложно определить свою меру.

На концерте в Институте долголетия Серафима Германовна решила воспользоваться случаем и впрямую спросила, в чем секрет долгой жизни. - Спите, сколько хотите, - ответили ей. – Выпивайте в день стакан сухого вина и никому никогда не завидуйте. Если она кому и завидовала, то Раневской. И не столько завидовала, сколько злилась на нее. Бирман нередко путали со «злой Фуфой». Реже – наоборот. И вот это и доводило Серафиму Германовну до белого каления. Некорректно говорить, что они враждовали, они конкурировали. Принципиальный матч, даже дерби двух актрис состоялось в рамках спектакля «Дядюшкин сон». У Раневской была солидная фора – она играла главную роль. Бирман же проводила на сцене в общей сложности минут пять. И то по протекции добрейшей Фаины Георгиевны. «Судейскую бригаду» возглавил заокеанский гость – знаменитый драматург Артур Миллер. Вердикт Миллера оказался безжалостным и однозначным: «Ranevskaya – замечательная актриса, но это дважды два – четыре, а то, что делает missis Birman - это дважды два – пять». К похвалам Серафима Бирман относилась спокойно, рассматривая их, как атрибут профессии. И скоро забыла о словах сэра Миллера. И о нем самом. На всю жизнь с ней остался другой комплимент. Как-то Бирман покупала мороженое, а продавщица вдруг заявила ей, что в телевизоре она казалась гораздо моложе. Стоявший рядом мужчина совершенно серьезно возразил: «Да какая разница – старше, моложе! Она – красавица...» Бирман выронила эскимо. С детских лет она мечтала услышать это – и вот свершилось. Магия искусства подействовала. И теперь актриса поверила в эту магию еще сильнее. Хотя, куда уже, казалось бы? Это стало походить на манию. Даже старость не отрезвила Бирман. Даже забвение… Последние дни ее оказались невыносимо трагичны…. Она провела их в ленинградской психиатрической клинике, куда ее, абсолютно беспомощную, перевезла племянница – своих детей у Бирман не было. Почти ослепшая актриса репетировала с пациентами больницы «Синюю птицу» Метерлинка. Серафима Германовна даже не осознавала толком, где находится. И, наверное, это было к лучшему…. С ней осталась иллюзия театра, игры, причастности к священнодействию.

Серафима Бирман привыкла довольствоваться малым. Сделать как можно больше и как можно быстрее, пока разрешают. Вероятно, поэтому любой характер актриса превращала в загадку. А загадки коротки. По той же причине соглашалась она сниматься и в эпизодах. Как многие большие актрисы, Бирман боялась остаться без ролей, боялась, что ее забудут, обойдут. Ничто человеческое ей не было чуждо. И потому лепила Серафима Германовна шедевры, как она выражалась, изо всякой ерунды, из придорожного сора, строго придерживаясь заповедей Станиславского. Как там говорил мэтр? «Актер должен научиться трудное сделать привычным, привычное легким, а легкое прекрасным». Так и работала королева трагического гротеска, настоящая герцогиня сцены, Серафима Бирман.

Уже в ранних работах проявились свойственное ей острое ощущение сценической условности, гиперболы, склонность к экспрессивной, парадоксальной трактовке драматургических образов, гротескному сценическому рисунку. Своеобразие внешности и актерской манеры определило круг ролей Бирман: обращение к сентиментальной лирике или открытой романтике было для нее невозможным. Актрисе были близки сферы трагифарса, трагикомедии, сложной психологической драмы. Играла в спектаклях Е. Б. Вахтангова (вдовствующая королева в «Эрике XIV» А. Стриндберга, 1921), А. Д. Дикого (Халдейка, она же Малафевна, Машка и аглицкая Меря в «Блохе» по Н. С. Лескову, 1925), Б. М. Сушкевича (Тамара в пьесе А. М. Файко «Евграф — искатель приключений», 1926; Улита в «Тени освободителя» по произведениям М. Е. Салтыкова-Щедрина, 1931), И. Н. Берсенева (Анна Трощина в «Чудаке» А. Н. Афиногенова, 1929; Мария Эстераг в пьесе Ш. Гергеля и О. С. Литовского «Мой сын», 1939) и др. Исполняла роль Вассы Железновой в собственной постановке по пьесе М. Горького (1936) и в спектакле Московского театра им. Ленинского комсомола (1942), строя ее на внутренних противоречиях, противоборстве страстей. Одна из последних творческих удач Бирман — роль Карпухиной («Дядюшкин сон» по Ф. М. Достоевскому, 1964). Среди режиссерских постановок: «Любовь — книга золотая» А. Н. Толстого (1923), «Петербург» А. Белого (с Н. Татариновым и А. И. Чебаном, 1925), «Живой труп» Л. Н. Толстого (1942), «Сирано де Бержерак» Э. Ростана (1943) и др. Снималась в кинофильмах «Закройщик из Торжка» (1925), «Девушка с коробкой» (1927), «Дон Кихот» (1957) и др. Лучшая роль в кино — трагический образ Ефросиньи Старицкой в картине С. М. Эйзенштейна «Иван Грозный» (1 серия — 1945, выпуск на экран 2 серии в 1958, Сталинская премия, 1946). Автор ряда книг и статей по сценическому искусству.