Создатели и руководители газеты "Руль" Гессен и Набоков в эмиграции были, по сути, неофициальными лидерами всех приверженцев Партии народной свободы, исключая немногочисленных сторонников Милюкова. "Руль" входил в четверку наиболее крупных русских газет, которые "не только отражали жизнь Зарубежья... но отмечали также политические течения, существовавшие среди русских".
Газету основали 5 ноября 1920 г. видные кадеты Гессен, Набоков, Каминка, связанные и общностью политических взглядов, и многолетней дружбой. Каминка, занятый коммерческой деятельностью, в газете мог быть только аутсайдером. Политическая репутация Набокова и Гессена была значительно выше, а последний, кроме того, в течение длительного времени редактировал в России центральный орган кадетской партии, а в Германии стал посредником между русской колонией и немцами.
То, что газета претендовала на независимость от каких-либо партийных организаций, не мешает четко определить ее направление: основатели "Руля" к 1920 г. твердо стояли на правокадетских позициях, и их издание являлось рупором Берлинского комитета и официозом всех правокадетски настроенных эмигрантов. Не случайно Милюков, разрабатывая схему расстановки политических сил эмиграции, в качестве особого политического направления ввел в нее позицию "Руля". По утверждению М. А. Алданова позиция газеты "ни с чьей другой не совпадала".
"Среди эмигрантских периодических изданий мало таких, которые обнаружили бы продолжительную живучесть..." — уже в 1922 г. свидетельствовал современник. Действительно, почти двенадцать лет выпуска выделяют "Руль" из массы русской зарубежной периодики.
Возникновение "Руля" имело свою предысторию. Расцвет эмигрантского издательского дела начала 20-х годов привлек внимание иностранных бизнесменов. Желание утвердиться на новом неожиданно возникшем рынке печатной продукции явилось причиной обращения к Гессену известной книгоиздательской фирмы "Ульштейн". Фирма предложила организовать выпуск русских книг. Так появилось "Слово", одно из крупнейших в Зарубежье издательств. Совместно с той же фирмой было создано акционерное общество "Логос", председателем наблюдательного совета которого стал Гессен. Первый опыт сотрудничества публициста с "Ульштейном" оказался успешным. На волне этого успеха и возникла идея ежедневной русской газеты.
Первоначально Гессен, судя по его воспоминаниям, не только не проявлял никакой инициативы в создании "Руля", но даже оказывал упорное противодействие таким планам, не желая обнаруживать перед иностранцами разногласия, сотрясающие эмигрантских политиков. Решительно не соглашался с ним Каминка, убежденный в важности задуманного мероприятия и пытавшийся таким образом вернуть Набокова к активной деятельности. Именно он вызвал Набокова из Лондона, где тот принимал участие в издаваемом на средства правительства Врангеля журнале "New Russia". Прибыв в Берлин, Набоков полностью поддержал идею выпуска газеты. Столкнувшись с единой позицией своих старых друзей, "истощив все усилия, чтобы доказать ненужность газеты", Гессен остановился на своеобразном компромиссе: "помочь Набокову наладить издание и, воспользовавшись первой возможностью, отстраниться...". Впоследствии гибель Набокова эти планы расстроила.
Германия не случайно была избрана местом выпуска "Руля". Здесь в 1919—1923 годах проживала самая крупная колония выходцев из России, и даже существовала тенденция переселения сюда русских из Франции. До середины 20-х гг. в Берлине находился главный центр русской диаспоры. Когда эмигрантская колония города утратила уже в значительной степени свою многочисленность, в столице Германии еще несколько лет действовало множество русских политических групп.
Необходимо отметить относительное благосостояние беженцев, эмигрировавших в Германию: в Берлин съехались, в частности, те русские, которые имели в своем распоряжении некоторые капиталы.
Большинство эмигрантов в Берлине проживало в престижных районах. По свидетельству газеты "Руль", из русских, к январю 1921 г. оказавшихся в этом городе, третью часть составляли лица, не нуждавшиеся "ни в сербских разменах, ни в русских комитетах, способные даже поощрять искусство".
Обилие литераторов и насыщенная культурная жизнь создавали особо благоприятные условия для расцвета эмигрантской периодики. По количеству газет и журналов в 1921—1924 гг. Берлин значительно опережал другие центры эмиграции. Так в начале 1922 г. в столице Германии выходило значительно больше русских изданий, чем в Париже. Гессен насчитал в Берлине 72 русских издательства, утверждая, что подобного изобилия не знал даже Петербург.
Для основателей "Руля" большое значение имела также относительная территориальная близость к России. В издательских кругах эмиграции (и среди их иностранных коллег) заветной мечтой было распространение своей продукции в России. Хорошо известна неудачная попытка издательства Гржебина наладить легальную книжную торговлю в России. Предпринимали шаги в этом направлении и немецкие издательства. При заключении договора о выпуске "Руля" представитель фирмы "Ульштейн" быстро уступал во всех не подходивших русским компаньонам пунктах, но ни за что не хотел отказаться от намерения устроить типографию в Данциге. Подоплека этой настойчивости заключалась в статусе вольного города Данцига, более благоприятном, по мнению фирмы, для торговли с Россией, и в том, что морем доставлять в Россию книги было гораздо дешевле. Подобные настроения в определенной степени были свойственны и Гессену.
Несмотря на все перечисленные факторы, Гессен первоначально считал невозможным наладить выпуск газеты в Германии из-за своей воинственной антигерманской позиции во время мировой войны. Он сомневался даже, пустят ли его в страну, против которой он совсем недавно так решительно выступал. Получив приглашение от "Ульштейна" приехать на переговоры, Гессен готовился к весьма прохладному приему. "Как далеки, как чужды действительности оказались такие домыслы", — писал он впоследствии, вспоминая свое прибытие в Германию. Будущего редактора "Руля" в первые же дни приняли в самых высоких сферах немецкого общества. За право участвовать в выпуске "Руля" даже возникла конкуренция между солидными немецкими фирмами "Ульштейн" и "Моссе". Стимулом для иностранных бизнесменов являлся расчет на большое значение эмигрантов после свержения большевиков. Имелась в виду будущая прибыль, а не какие-нибудь политические пристрастия.
Ведение переговоров с "Ульштейном" всецело легло на Гессена. С самого начала они пошли легко. Соглашение было подписано 5 ноября 1920 г. Со стороны эмигрантов его заключала "русская группа" в составе Гессена, Набокова и Каминки. По их мысли, газете надлежало быть чисто эмигрантской: немецкая сторона была компаньоном (в отличие от акционерного участия в "Слове" и "Логосе"), принимая на себя по себестоимости типографский заказ, бесплатно предоставляя редакции газеты помещения. Сбыт газеты также осуществляла немецкая фирма, она же обслуживала "Руль" своей информационной сетью. В распоряжении русских редакторов находился весь рекламный аппарат "Ульштейна". Немецкой стороне была гарантирована прибыль в 180 тыс. марок, выплачиваемых долями по 15 тыс. марок ежемесячно. Соглашение сохраняло силу до тех пор, "пока русская группа сама принимает на себя обязательства". Гессен, Набоков и Каминка от своего имени и имени своих правопреемников обязались в течение пяти лет не издавать русской дневной газеты в немецкоязычных странах, не принимать прямого или косвенного участия в предприятиях, преследующих подобные цели. Наблюдательный совет не должен был влиять на политическую позицию газеты, занимаясь только коммерческим контролем и издательскими делами.
Таким образом, немецкая сторона лишалась возможности определять направление "Руля" и через своих представителей в контролирующем органе. Миссию корректировки издания в сторону более мягкого отношения к советской власти пытались осуществлять немецкие официальные лица. Впрочем, из этих, довольно вялых, попыток ничего не вышло.
Изначально был закреплен высокий технический уровень издания: качество бумаги и оформление "Руля" должны были быть такими же, как у издаваемых фирмой немецких дневных газет. Соглашение заключалось на неопределенный срок. В первом параграфе договора предусматривалось наличие у "русской группы" капитала не менее 700 000 марок.
Как характерную черту начального этапа деятельности издателей "Руля" необходимо отметить поразительную легкость решения ими финансовых вопросов. В первые же дни после перехода границы, в Финляндии, Гессену без всяких затруднений удалось собрать отдельными паями от 100 до 500 тысяч марок (по тогдашнему курсу около двадцати тысяч долларов золотом). По его словам, уже в Хельсинки "некоторые из знакомых богачей", не находя приложения вывезенным капиталам, сами поднимали вопрос об основании за границей русского издательства. В 1919 г. не составило труда достать полмиллиона марок на организацию издательства "Слово". Когда в Берлине на Гессена возложили сбор средств на очередное мероприятие, он "добыл эти средства, не выходя за пределы роскошной гостиницы "Алдон", в лучших апартаментах которой разместилось несколько банкиров, биржевиков". Упомянутые в договоре семьсот тысяч марок (восемнадцать тысяч долларов) "как-то сами плыли в руки". Большую их часть предоставили состоятельные русские эмигранты.
Это, однако, не развеяло у издателей опасений за судьбу газеты. Обстановка была необычна, в ней имелось много неизвестных величин. Несмотря на все тревоги, успех был бесспорным, значительно превысившим самые смелые ожидания. "Руль" оказался лучшей русской газетой в Берлине. Во всем Зарубежье конкурировать с новым изданием могли только "Последние новости". Тираж быстро превысил 20 000 экземпляров: цифра для эмигрантского издания огромная. Впечатляющей была и география распространения "Руля". К 1923 году газету отправляли в 27 европейских стран, Америку, Азию, Африку, Австралию. "Руль" стал международным изданием. За границу Германии шло до 4/5 всего тиража.
Это обстоятельство, учитывая катастрофическую инфляцию в стране, имело очень большое финансовое значение. Долг в 75 миллионов марок можно было погасить пятидесятью центами, "долларовая бумажка... представлялась несметным богатством... с малым количеством иностранной валюты можно было под ее обеспечение получать в банках миллионы, миллиарды германских марок... расплачиваться за миллиарды можно было буквально грошами иностранной валюты..." Несмотря на катастрофическое экономическое положение Германии и развившийся уже кризис эмигрантской печати, "Руль" первые годы неизменно приносил прибыль.
"Ульштейн" пытался выгодное издание к рукам. Эмигранты опасались потерять свободу политических высказываний. Тогда немецкая сторона потребовала увеличить свою долю в прибылях газеты, продлить срок действия некоторых статей соглашения. Не стремясь, по словам Гессена, к прибыли, редакторы "Руля" практически без всякого обсуждения согласились с этим требованием "лишь бы дальше вести борьбу с большевиками". В результате, 19 апреля 1923 г. был заключен новый договор, который со стороны "Руля" подписали Гессен и Каминка. Во взаимоотношения с "Ульштейном" были внесены некоторые изменения. В целом положение газеты ухудшилось. Наиболее существенным в этом смысле явился пункт о доходах "Руля", поступающих в иностранной валюте. Отныне эти суммы обкладывались дополнительным пятипроцентным налогом в пользу "Ульштейна". Соглашение 1923 г. при некоторых вариантах разрыва "Руля" и фирмы закрепляло за последней исключительное право на рекламу в газете до 31 декабря 1940 г. Интересно, что, не отказываясь от мысли сбывать свои издания в Советскую Россию, "Ульштейн" опять пытался связать редакцию "Руля" обязательствами о будущем сотрудничестве после свержения большевистского режима.
Основание "Руля" совпало с крушением правительства генерала Врангеля на Юге России. Стремительность событий потрясла эмигрантов. По словам современника, "люди самые опытные, специалисты военного дела считали положение в Крыму достаточно надежным, отступление за Перекоп вполне целесообразным". Телеграмма о катастрофе чуть не сорвала выход первого номера газеты. Получив это известие за несколько часов до выпуска, редакторы спешно перекроили набранную уже статью, в которой остались упоминания о "крымском центре", превратившемся уже в фикцию. Русское Зарубежье всегда жило надеждами на свержение советской власти, на скорое возвращение в Россию. Теперь правые кадеты надежды эти связывали с остатками армии Врангеля в Галлиполи и на Лемносе.
Набоков происшедшее в Крыму вообще счел случайным эпизодом, не влияющим на продолжение вооруженной борьбы. Такой не характерный для аналитиков "Руля" упрощенный подход вполне объясним и политически, и психологически. Кадеты с самого установления советской власти утверждали, что "положение большевиков является прямо безвыходным", что "вряд ли кто-либо сомневается, что большевистский эксперимент не сегодня, завтра будет ликвидирован".
После поражения Врангеля перед кадетами встали вопросы: почему не сбываются их пророчества? что дает большевикам победу?
Ответ виделся в достаточно нехитром построении: "безвыходное положение" большевиков и является источником их "отчаяния, заставляющего напрячь все силы... и ни перед чем не останавливаться". Посему, всем добровольческим начинаниям "на стороне большевиков противостоит не железная, а адская дисциплина, смертная казнь за всякое нарушение военных требований... Никто пикнуть не смеет, не существует никакого общественного контроля... и все интересы отступают на задний план, просто уничтожаются ради красной армии и ее потребностей". Характерно, что подобные представления были широко распространены в армейских кругах эмиграции. В конечном счете получалось, что красная армия победила потому, что ее положение было хуже. У правых кадетов, после 1917 г. ставших поклонниками сильной власти, в этом смысле получался почти панегирик твердости советского режима. Не случайно у авторов "Руля", при попытках развивать свои положения, "в душе возникает тяжелое сомнение: ...быть может, большевизму нужно противопоставить равное оружие... тоже ни перед чем не останавливаясь и ничего не щадя".
Действительно, если все дело в "адской дисциплине", кажется, нет ничего логичнее, чем взять пример с победителей и "ни перед чем не останавливаться". Часть врагов советской власти в конечном итоге именно такую логику и восприняла. Кое-кого из эмигрантов она привела в недалеком будущем под знамена Гитлера. Но такой путь оказался неприемлем для большинства кадетов, даже "закаленных" жестокой гражданской войной.
Стоящие за "Рулем" политики, казалось, трезво относились к Белому движению, видели его пороки: "Грабительские разбойничьи армии никогда не имели успеха, а белые армии поневоле становятся грабительскими, потому, что иначе как реквизициями и поборами они не могут жить". Но и это явление пытались объяснить недостатками французского снабжения, из-за которых "всякий раз с наступлением зимы белое дело терпит крушение". Между строк пропадал вопрос, за счет чего жили армии победителей? Такое внимание к факторам второстепенным и субъективным коренилось в многолетней ориентации конституционных демократов на быстрое вооруженное свержение советской власти. Вывод о неслучайности победы коммунистов не только требовал от кадетов полного пересмотра проводимой ими политики, своих собственных идеалов, но буквально уничтожал привычную картину мира. Естественно, по мере угасания надежд на продолжение вооруженной борьбы, на страницах "Руля" все чаще стали выступать "кающиеся интеллигенты" к которым принадлежал и сам Гессен.
Кроме анализа и объяснения событий, авторы "Руля" активно пытались влиять на них. Наибольшие усилия были направлены на разработку планов сохранения и использования белой армии. Не сомневаясь в необходимости и неизбежности вооруженной борьбы, самые яростные ее сторонники понимали, что сразу бросить в бой остатки врангелевских войск — безумие. Поэтому "героям, сражавшимся три года с большевиками... должно быть отведено почетное место в рядах противобольшевистской мировой армии. Но до этого им нужно отдохнуть... где-то на земном шаре должно найтись несколько квадратных километров, где должны собраться остатки армии Врангеля". Все это предполагалось осуществить на деньги какой-либо крупной державы.
Вполне логичными при таких планах казались и дальнейшие требования к Западу: "если Европа вздумает пользоваться для... борьбы русскими силами, она должна поставить их в условия жизни своих солдат, должна создать... базу... продуманный план борьбы". И вообще, от большевизма "спасет только дружное, общее... хорошо снабженное наступление на Москву и уничтожение Ленина". Однако белая армия виделась правым кадетам не просто как сила, свергающая ненавистный режим. Она приобретала значение фундамента, на котором, по их мысли, предстояло воздвигнуть всю будущую государственность России. В частности, на страницах "Руля" отстаивал эту идею П. Б. Струве, в свое время предвосхитивший коллег по партии в решительной эволюции вправо. "Разложение красной армии, — писал он, — может избавить Россию от власти коммунистов. Но успокоить и собрать, восстановить и возродить Россию может только... наличность крепкой армии. Вот почему вопрос о сохранении идеи и факта такой армии есть главнейший русский вопрос".
Во всех подобных проектах обращает на себя внимание роль, отводимая западным странам. Сама эмиграция не обладала ни средствами для содержания армии, ни территорией для ее размещения.
Некоторые общественные деятели в Европе сочувственно относились к таким планам. Бывший начальник штаба германской армии генерал Гофман выдвинул план создания интернационального корпуса, включающего врангелевские войска, для ликвидации советской власти в самый короткий срок. В том же духе выступил и генерал Людендорф; Гофман и Людендорф были генералами без армии, и их мечты о восстановлении немецких вооруженных сил и попутном подчинении им остатков белой армии были столь же понятны, сколь и неосуществимы. Страны Антанты не позволили бы реализовать их, даже если бы Германия и попыталась это сделать.
Смутные слухи о какой-то поддержке Францией планов германского генералитета, о ставке Запада на войска Врангеля постоянно тиражировались эмигрантской прессой. Во Франции они подпитывались таинственными намеками и горячими призывами некоторых местных газет. И в "Руле" подобным выступлениям уделялось большое внимание. Однако по материалам газеты видно, что влиятельные силы за ними на Западе не стояли. И уже это одно делало ставку на остатки белых войск безнадежной.
В кампанию за сохранение Русской армии включились не только политики и военные. Показателем перелома во взглядах значительной части русской интеллигенции явились выступления в пользу "генералов" некоторых деятелей культуры. Одним из таких примеров являлось воззвание И. Е. Репина: "Спасайте армию, соединяйте армию. Она — наша сила. Жертвуйте кто что может! Без армии мы рабы — быдло бессловесное", — обращался художник к эмигрантам. Характерно, что для публикации в "Руле" не нашлось ни одного подобного выступления, исходящего от художественной элиты Запада, что отражало неблагоприятную для "белого дела" ориентацию европейского общества в целом.
Сторонников сохранения армии вскоре ожидал новый удар: Верховный комиссар Французской республики в Константинополе генерал Пеллэ в конце марта 1921 г. сообщил Врангелю о решении его страны прекратить финансирование Русской армии.
Безнадежная борьба берлинских кадетов за армию сочеталась с не менее безнадежными попытками отстаивать Врангеля как лидера всей антибольшевистской эмиграции. Вторая задача целиком вытекала из первой: считая белое войско основным фактором свержения большевиков и построения нового государства, естественно было центр политической власти пытаться сосредоточить в высших военных сферах. Это, безусловно, приводило к "единоначалию", персонификации власти. Самой влиятельной фигурой в армии был Врангель, следовательно, персона лидера эмиграции у авторов "Руля" не вызывала сомнений. Обычно на первые роли претендовали генералы-победители, а не наоборот, как это было с Врангелем, в заслугу которому ставилась "образцовая эвакуация". Но берлинские кадеты не имели выбора. Некоторую роль в этом играло и то обстоятельство, что правительство Врангеля в силу договора, подписанного с Францией в августе 1920 г., на чужбине оказалось единственным, имевшим официальный статус. Глава его А. В. Кривошеин и министр иностранных дел П. Б. Струве напрямую сносились с французским правительством, которое приняло под свое покровительство всех выехавших из Крыма.
"Руль" включился в кампанию прославления Врангеля, пытаясь снять с него вину за неудачи армии и переложить ее на других. Но личность генерала, несмотря на все усилия его сторонников, не смогла объединить политические силы эмиграции; скорее наоборот, борьба вокруг остатков армии, выведенных в Европу, послужила причиной окончательного раскола самой кадетской партии, "произведя в последней расхождение, прорвавшее противобольшевистскую коалицию в самом ее центре". Милюков, возглавивший парижскую группу кадетов, провозгласил "новую тактику", полностью расходившуюся с позицией берлинских кадетов и их газеты. Блок с "буржуазными и монархическими группировками" предполагалось заменить союзом с правыми эсерами. Создание в результате такой коалиции "Национального комитета" должно было, по мысли парижских кадетов, обеспечить левоцентристское объединение эмиграции.
Газетой выдвигалось требование оставить в стороне все внутрироссийские споры и объединиться на почве "представительства небольшевистской России перед всей Европой". Берлинские кадеты, впрочем, не ограничивались полемикой на страницах своей газеты. На заседании 28 ноября 1920 г. они постановили, что принятие партийными организациями на местах каких-либо общих резолюций несвоевременно и нежелательно. На том же заседании правые кадеты единогласно обратились с телеграммой к Врангелю, выражая "преклонение перед подвигом армии, которая, истекая кровью, до последней минуты осталась верной своему долгу и любви к России".
В ответ в Париже была официально провозглашена "новая тактика". Кадетские организации Лондона, Софии, Белграда, Константинополя поддержали берлинский комитет. Группа Милюкова явно проигрывала внутри Партии народной свободы своим оппонентам. "Руль" с удовлетворением отмечал, что существующее в Париже направление численно представлено чрезвычайно слабо.
Тогда Милюков объявил об образовании Демократической группы Партии народной свободы, через год совместно с авксентьевской группой правых эсеров преобразованной в Республиканско-демократическое объединение. "Позиции определились бесповоротно, переубедить друг друга уже невозможно", — писал в сентябре 1921 г. в "Руле" Набоков. Раскол в партии стал свершившимся фактом.
Тем не менее "Руль" продолжал печатать выступления лидера парижской фракции, а берлинские кадеты продолжали надеяться на возможность политического сближения с ним. "По сравнению с тем многолетним прошлым, которое нас связывает с Милюковым общей нашей работой... наши последние расхождения... получают эфемерное значение", — говорилось в статье с многозначительным названием "Другу-противнику".
Однако все попытки кадетов преодолеть раздоры закончились ничем. И только в декабре 1922 г. берлинская фракция объявила о прекращении существования партии.
Важным фактором, повлиявшим на раскол партии, являлись, по мнению руководителей "Руля", личные качества Милюкова. Гессен утверждал, что "Милюков не кадет, каковы его подлинные политические убеждения, вряд ли кто-нибудь знает, а может быть, их и нет у него". В эмиграции "беспринципный" Милюков, посчитав, что "революция, точно корова языком слизнула, уничтожила тонкий интеллигентный слой, легко сменил ориентацию с интеллигенции на крестьянство". Лидерство в партии придало этому его шагу огромный резонанс.
С течением времени в "Руле" все чаще стала звучать мысль о неизбежности и неслучайности раскола партии: "Главное несчастье... в том, что жизнь партии... атрофировалась... сосредоточилась в отдельных пунктах, где более-менее случайно собирались более или менее многочисленные группы... В самой России... открытая партийная работа давно уже... стала невозможной". Именно потеря связи с Россией и возможности применять свои идеи на практике обусловила деградацию политических организаций кадетов.
Еще некоторое время кадеты пытались просчитывать шансы и перспективы своей партии. Все надежды они возлагали на скорейшее возвращение в Россию, где место свое видели "не в рядах реакции, но и... не в рядах революционной демократии". Кадеты, соблюдая свои традиции, рассчитывали стоять посередине. Самые оптимистичные, не надеясь на повторение успеха 1906 г., рассчитывали все же на крупную роль "даже в смысле участия во власти". Было сложно пропагандировать близкое торжество парламентаризма, полностью разуверившись в политической зрелости своего народа, считая, что в России "нелегальные формы борьбы, если к таковым отнести избиения и убийства, распространены... независимо от национальности и чуть ли не возраста и пола".
После отказа Запада поддержать интервенцию, после провала попыток сплотить эмиграцию вокруг Врангеля и после раскола самой кадетской партии положение "Руля" пошатнулось. Непоправимый удар нанесло газете убийство в 1922 году Набокова — наиболее авторитетного в Берлинской колонии общественного деятеля. На судьбе "Руля" сказались и более глубокие процессы, разрушительность которых не могла нейтрализовать активность и опытность Гессена.
На рубеже 20-х — 30-х гг., в условиях мирового экономического и политического кризиса, русская эмиграция столкнулась с "общим, все более и более усложняющимся (не просто ухудшающимся) положением". Наступило "особенно тяжелое время, когда повсеместно встали новые, неразрешимые вопросы, зловеще предвещающие новые сдвиги, новые смуты... когда неистовства в России достигают чрезвычайного напряжения, а положение эмиграции становится все безысходней и безотрадней". "При теперешней общеевропейской конъюнктуре вряд ли можно мечтать о создании чего-либо крупного и солидного", — писал Гессену князь П. Д. Долгоруков.
Теперь стали говорить об "особенно трудных берлинских условиях". Началось бегство русских политиков из Берлина, стремительно уменьшалось число эмигрантов в Германии: 1924 г. — 500 тыс., 1925 г. — 250 тыс., 1928 г. — 150 тыс., 1934 г. — 50 тыс. "Русский Берлин несомненно замирает, — писал в этот период Гессен, — уже нет никаких "дискуссий", резко прекратилась партийная борьба, все юркнули в свои норы", что ударило "Руль" "в хвост и в гриву — тираж стал неуклонно сокращаться".
Конечно, в "Руле" была не только "политика", законы коммерции брали свое. Еще в 1921 г. М. О. Гершензон возмущался, что "последняя страница "Руля" изо дня в день занята десятком объявлений русских кабаре, где ежевечерне — музыка, певицы, — и "танцы до 3-х часов ночи", и "разъезд утром", и "оркестр под управлением такого-то", и "настоящие русские кушанья", и "лучшие вина", а "столики просят записывать заранее". С середины 20-х гг. в газете появлялось все больше подобных объявлений, светской хроники, беллетристики. Но являясь, в первую очередь, политическим изданием, "Руль" не мог существовать при упадке общественной жизни русской общины.
Жесточайший кризис обрушился на эмигрантскую печать, и до того не отличавшуюся особой стабильностью. Большинство русских издательств в Берлине закрылось еще в 1924 г. В 1931—1932 гг. почти одновременно прекратили свое существование "Руль", парижские издания "Революционная Россия" и "Дни". В Париже русские газеты сталкивались со все большими и большими трудностями. Из Англии эмигранты сообщали, что "большинство... соотечественников начинают все менее и менее читать русские газеты. Здесь, в Лондоне, где местные газеты очень дешевы, это бегство от русских газет в особенности наблюдается".
После улучшения отношений с СССР усилилось давление на русскую прессу и эмигрантов в целом со стороны официальных органов европейских стран. После признания Болгарией советского государства издававшаяся в Софии эмигрантская газета вынуждена была эвакуироваться в Белград. В Праге после признания Чехословакией СССР стали запрещать собрания эмигрантов. В Париже от редактора русской газеты решительно потребовали умерить свои нападки на коммунистический режим.
Кризис самого "Руля" начал проявляться еще во время финансового благополучия газеты. Одним из признаков его явился ввод в состав редакции Г. А. Ландау. Взгляды его отличались от генеральной линии издания настолько, что, по словам Гессена, только благодаря выдающимся профессиональным качествам он мог работать с ним в одной газете.
Вехой в переходе "Руля" от стабильного положения к весьма неустойчивому явился разрыв с "Ульштейном". После прекращения в конце 1923 г. столь благоприятной для издания гиперинфляции значительно снизилась заинтересованность немецкой фирмы в притоке зарубежной валюты. На отношение "Ульштейна" к "Рулю" отрицательное влияние оказала и международная обстановка. Резким ударом по всей эмиграции явился Раппальский договор. Наиболее остро, по понятным причинам, ощутили его последствия русские в Германии. Постепенное подключение СССР к мировой торговле, "полоса признаний" советского правительства, не оставляли для деловых кругов эмиграции надежд на компенсацию за потерянное имущество, значительно ослабляли их экономические и политические позиции как внутри русской диаспоры, так и перед лицом Запада, а "Руль" неизменно защищал именно их интересы. "Ульштейн" стал постоянно нарушать договорные обязательства: по договору типография фирмы должна была работать по себестоимости, а в действительности при расчете с "Рулем" в счетах фигурировали произвольные цены. Когда эта история всплыла, фирма признала, что договор ею неоднократно нарушался. Но инициатива окончательного разрыва принадлежала все же немецкой стороне. Никаких оснований для этого, по утверждению Гессена, не было: предыдущий 1923 г. издание закончило с солидной прибылью. "Ульштейн" заплатил "Рулю" "в покрытие причиненных убытков" 50 тыс. марок. Конкретных данных о давлении на фирму со стороны официального Берлина или из Москвы не имеется, однако "развод" "Ульштейна" со своим партнером наводит в этом смысле на некоторые размышления (ведь газета оставалась еще некоторое время прибыльной).
Но постепенно финансовое положение ухудшилось, не помогли самые резкие, явно вредные для качества издания сокращения расходов. Причины затруднений были неустранимы: тут влияла и дороговизна после дефляции при низкой цене парижских газет, и уменьшение числа беженцев, и, по словам Гессена, — "умаление интереса к судьбам родины, денационализация молодежи".
Закрытие русских издательств серьезно отразилось на многих немецких типографиях. Их хозяева, сами очутившись на грани банкротства, соглашались на самые льготные условия печатания "Руля", вплоть до приобретения паев газеты при помощи удержания части платежей по счетам. Для "Руля" началась новая жизнь. Спустя некоторое время у хозяев типографии начинало проявляться разочарование в партнерстве, но тут "подворачивался другой охотник, от которого случалось возвращаться к предыдущему, желавшему или вынужденному повторить неудавшийся опыт в совсем не немецком расчете на авось". Постоянная смена типографий, естественно, не улучшала качество издания.
Каминка стал щедро поддерживать "Руль" из своих средств. Согласно документам редакции газеты, в 1926 г. он внес 6412 марок 90 пфеннигов; в 1927 г. (по 24 ноября) — 5900 марок. Гессен прибег к частной благотворительности. В 1926 г. он достал таким путем 8418 марок 15 пфеннигов, в 1927 г. (по 24 ноября) 9239 марок 90 пфеннигов. Цифры эти, зафиксированные в документах редакции, видимо, не полны. Так, в сохранившемся договоре "русской группы" с "Х" указывается, что Гессен и Каминка вместе внесли для поддержания газеты 30000 марок. По сведениям, приведенным в воспоминаниях Гессена, он в 1928 г. внес в кассу редакции около 18 тыс. марок.
Деградация "Руля" особенно ощущается при сравнении двух договоров с "Ульштейном" и последующего, где место известной фирмы в качестве партнера "Руля" занял "Х". Бегло составленный краткий текст знаменовал отказ кадетов-издателей газеты от важнейшего принципа. До этого все паи газеты принадлежали ее редакторам, теперь часть их получал "Х". В связи с тем, что эмигранты, подписывающие договор, именовались в нем "русской группой", есть основания предполагать, что за "Х" по каким-то причинам укрывались иностранцы. О том же свидетельствует назначение представителем "Х" в правлении газеты некоего Элпаса. Но берлинским кадетам удалось частично отстоять политическую независимость издания, введя в договор пункт, запретивший партнеру вмешиваться в редакционные дела.
Последним этапом политической эволюции "Руля" явилось объединение членов редакции газеты с организацией "Крестьянская Россия", возглавляемой эсерами А. А. Аргуновым и С. С. Масловым. Правые кадеты с разницей в 10 лет повторили шаг Милюкова, совершив то, что в свое время и послужило одним из главных поводов их разрыва с парижским комитетом. С этого момента "Руль" по сути перестал быть правокадетским изданием. В заголовке газеты теперь стояло: "Руль" под редакцией А. А. Аргунова, А. П. Бема, Гессена, проф. Каминки, проф. А. А. Кизеветтера, Г. А. Ландау, С. С. Маслова и В. Е. Татаринова. Эсеры внесли 18 тыс. марок и взяли на себя половину расходов на издание. Союз прежних издателей "Руля" с эсеровской организацией знаменовал самоликвидацию правокадетской ветви русского либерализма и ее печатного органа.
Крушение "Руля" было воспринято эмигрантами как "крупный политический факт, наводящий на многие размышления". Размышления эти были безотрадными.
Закрытие газеты не было неожиданным: слухи о трудном положении "Руля" ходили в течение нескольких лет. Сами ее руководители давно были готовы к такому финалу. "Известие это, — меланхолично сообщал в редакцию Каминка, — не было для меня большим сюрпризом, я был в достаточной мере к нему подготовлен". Но несмотря на всю "подготовленность" эмигрантской общественности к подобным событиям, прекращение издания "Руля" было воспринято особенно тяжело. Дело было не в том, что с газетой потеряли "неумолимого разоблачителя лжи и злодеяний большевиков, неумолчно призывающего к противлению им". Русских периодических изданий, "неумолимо разоблачавших" коммунистический режим, эмигранты повидали достаточно. Значение этой почти заурядной в те годы газетной катастрофы состояло в том, что она знаменовала собой окончание целой эпохи российского либерализма. Не случайно поэтому, по словам одного из преданных читателей "Руля", многие оценили это событие как "еще новый шаг в том постепенном угасании, которое в последние годы и еще более в последние месяцы, так явственно во всем ощущается".
