Главный герой фильма "Высоцкий": Я хочу, чтобы мое реальное имя осталось в тайне .

Исполнитель главной роли ответил на вопросы в эксклюзивном интервью "КП".

  После выхода фильма "Высоцкий. Спасибо, что живой" споры вокруг того, кто же сыграл главную роль, разгорелись с новой силой. В десятке предполагаемых исполнителей появился даже некий двойник Высоцкого из Белоруссии. Узнаем ли мы когда-нибудь имя актера? Каково это - отказаться от собственного лица и имени, чтобы стать живым Высоцким?

  - Какие причины заставляют вас отказаться от афиширования своих имени и внешности?   - Не хочу, чтобы мой актерский имидж влиял на образ героя, которого мне посчастливилось сыграть. У зрителя должно быть чистое восприятие легендарной личности, чистое восприятие кино. В этом фильме изменены имена и фамилии всех героев, кроме одного – Владимира Семеновича Высоцкого. Думаю, это хорошая идея – представить фильм так, чтобы люди поверили, что это даже не кино, это хроника событий.

  - Это первая ваша роль в кино?   - Нет. И если бы я играл со своим лицом – это очень отвлекало бы зрителя. Вот актер, он играл этого, этого, этого… .У тебя его лицо ассоциируется с другими ролями. И это мешает. Не надо. Здесь Высоцкий – и больше никого. Пусть люди смотрят картину о Высоцком.

  - Как долго вас выбирали на роль Высоцкого?   - Год я отказывался. Продюсер фильма Анатолий Максимов предложил внести мою кандидатуру в кастинг, но я отказался. Через год предложение повторилось. Решили, сделаем неофициальные пробы, для внутреннего пользования, просто посмотреть, проверить силы - получится или нет. Сделали пробу грима, буквально небольшое изменение в лице - немножко поменяли нос, удлинили подбородок. Ориентировочно поставили свет. Все это было сделано на коленке, как говорится. Для себя, на видео сделанная проба… Вечером пробы отсняли, а буквально на следующее утро мне позвонил Константин Львович Эрнст и сказал: "Ну, ты сам все понимаешь. Мы посмотрели и поняли, что это можешь сделать ты". Я сказал, что это огромная ответственность. Честно говоря, я сам был бы в большой претензии к актеру, который взялся бы играть Высоцкого. Кто бы это ни был, кого бы ни прочили на главную роль - а претендентов было много, я первый был бы в роли самого ярого критика. Владимир Семенович Высоцкий для меня, как и для многих, практически для всех – это человек, которого любишь с детства, перед которым преклоняешься.   Я не мог себе представить актера, играющего Высоцкого со своим лицом. Его лицо – слишком дорогое и любимое. Он близкий, родной, и позволить какому-то чужому человеку его играть, от имени Высоцкого что-то в кадре делать – невозможно. Даже если ты уважаешь этого человека, этого актера, даже если он тебе нравится. Но ты все равно относишься с опаской: а вдруг вы испортите?

  Мне кажется, правильно, что в фильме использовали новейшие технологии, и действительно создали лицо Владимира Семеновича Высоцкого. Честно говоря, я сам до конца не верил и слабо мог представить, что возможно такое чудо.

  - Не страшно ли вам было браться за такую роль?   - Самое главное - я не струсил. Думаю, Владимир Семенович трусов не любил. Когда тебе так выпадает по судьбе – причем это желание большого количества людей, которые хотят чтобы ты попробовал, чтобы взял на себя - в этот момент ты себя спрашиваешь: ты достоин? Ты трус или кто? Если ты говоришь – ой, нет, извините, я никак не могу - тогда ты не имеешь права и близко к Высоцкому подходить, потому что он трусом не был.

  Я подумал: пойду и сделаю. Да это будет тяжело, это будет страшно, это будет мучительно, это будет стиснув зубы, но я не трус, я пойду. И идешь, как в бой.

  - Умеете ли вы играть на гитаре, или для съемок в фильме вам пришлось научиться?   - На гитаре играю. Для фильма выучился играть на семиструнной гитаре. Там свои аккорды - звездочка, лесенка... Это было необходимо: в фильме есть сцены концерта, использовались его записи, и уж когда ты поешь песню под самого Высоцкого, нельзя, невозможно ничего изображать.

  - С кем из друзей и родственников Владимира Семеновича Высоцкого вы встречались, готовясь к роли?   - Сценарий фильма написан Никитой Владимировичем Высоцким. Это, я думаю, было первой причиной, почему я вообще согласился на пробы прийти. Первоначально, когда просто поступило предложение, я не знал, что это за проект. Потом, через год, мне дали прочесть сценарий. И когда я увидел, что автор – Никита Владимирович Высоцкий, то понял: это история, в которой уронить честь и достоинство отца просто немыслимо, невозможно, потому что эту историю написал сын. Думаю, уж если кому и позволено говорить об отце – так это сыну. Тем более, что Никита Владимирович живет с именем отца – и музей, и "Своя колея", которую он ежегодно проводит…

  Здесь очень важно какое-то родственное ощущение правды. Никите Владимировичу было тогда совсем мало лет, но это тот самый возраст, когда он впитывал все, что связано с отцом, с памятью об отце… Воспоминания друзей с годами стираются, выхолащиваются, сглаживаются. Но воспоминания, которые были в том самом 80-м году, или еще при жизни - думаю, они были самые подлинные, настоящие. И Никита это все впитал. Потом уже люди стали сочинять, стали додумывать, стали себя считать великими друзьями великого человека - это в истории всегда было, есть и, наверное, будет: после смерти все сразу резко становятся друзьями. У нас в России вообще любить умеют только мертвых, а при жизни критикуют. И отношение многих коллег к Высоцкому как к актеру, при жизни было соответствующее. Мол, личность-то уникальная, а актер –посредственный. Как такое можно говорить? Он был личностью, и в актерских своих работах, в каждой из ролей, он был Высоцким. Его Гамлет - это был не Гамлет, сыгранный Высоцким. Это был Высоцкий - Гамлет. И таким он вошел в историю. Любая из его ролей на Таганке – это все равно Высоцкий и только Высоцкий. Играть после него роль невозможно. Потому что эта роль - в данном случае, в данном контексте, в данном спектакле – это Высоцкий. В том же "Вишневом саде" - это не Лопахин, это Высоцкий. С его отношением, с его харизмой, с его мыслями, с его взглядами, с его философией.   Обычно актер подстраивается под материал, перевоплощается, пытается дополнить материал собой. А Высоцкий приходит и переламывает, перемалывает материал под себя. И здесь категорически нельзя сравнивать и говорить, что лучше, а что хуже, что правильно и что неправильно с точки зрения актерской профессии.

  И я бы здесь поставил фамилию Высоцкого перед ролью. Если обычно пишут: Гамлет – тире - народный артист такой-то, то здесь я бы поставил: народный Высоцкий - тире – Гамлет, Высоцкий – тире – Лопахин, Высоцкий – тире – Жеглов.

  Это применимо только к нему, только к Высоцкому. В других случаях, когда актеры подминают роли под себя – то тут уж, извините, поле для критики огромно. Актер, играющий самого себя – это скучно и неинтересно. Но Высоцкий - уникальный случай.

  - Вы работали над ролью, строго следуя сценарию и указаниям режиссера, или сами предлагали решение каких-то сцен?   - Иногда предлагал. Например, предложил некоторые вопросы в сцене концерта – в фильм она вошла не полностью, но все это будет в телеверсии. Я вспомнил, как однажды на концерте его спросили, какой бы вопрос он задал самому себе? И он тогда ответил: " Я бы спросил, сколько мне осталось лет, месяцев недель дней часов для творчества. А еще я хотел бы знать на него ответ"… Потрясающий ответ. И я о нем вспомнил, и говорю: Никита, давай этот вопрос? Там же все равно общение с залом идет? Он петь уже не может, он потерял голос, "то ли от жары, то ли не знаю от чего… Но спектакль состоится, не смотря ни на что. Уважительная причина неявки артиста на спектакль - это смерть. Но мы живы, значит никаких изменений в репертуаре"... И дальше начинает рассказывать, и про эти вопросы, и потом - про Гамлета…

  Телевизионная версия, которая еще в работе, наверное, будет больше и интереснее. Там много сцен, взаимоотношений, еще больше раскрывающих саму проблему его кризиса 79-го года, это ощущение, когда полгода ни строчки живой. Когда в конце он пишет стихотворение – это возвращение поэта. Возвращение к тому самому дару, который дан свыше. Человек полгода ничего не пишет, и вдруг, после пережитой смерти - воскрешение. Когда Господь дает слово, и дает его с новой силой. Это возвращение души поэта. Полгода ни строчки – и вдруг пошло, вдруг включилась душа, Господь снова дал возможность творить, возможность идти дальше, вперед. И за год последний, как говорит Никита Владимирович, очень много написал Владимир Семенович нового, причем он говорит, что это абсолютно другой виток, что если бы не было этого года, говорить о Высоцком, как о поэте было бы сложно. Но последний год дал возможность стремительного взлета - именно как поэта.

  - С какими сложностями вы столкнулись в работе на этой картине?   Вся эта работа, эта картина - огромный тяжелейший труд. Это и грим, и количество отсмотренного материала, хроники, и пластика, и внутренний мир который приходилось просто ломать, когда ты теряешь свое собственное лицо, когда тебя разрывает, когда ты смотришь в зеркало, а тебя там нет… С одной стороны это страшное ощущение. С другой стороны - трепет, потому что бесконечно преклоняясь перед этим человеком, ты вдруг начинаешь впускать его в себя. Меняется голос, меняется пластика, ты начинаешь ходить как он, ты становишься похож на него…

  Психологически очень страшный момент, когда ты все – сколько там? Пятьдесят съемочных смен? – ощущаешь себя им, когда ты входишь в состояние абсолютно, когда у тебя спина сутулится, как у него, когда ты куришь, как он, когда это на уровне физики тела… Когда партнеры по сцене смотрят изучая тебя, разглядывая тебя, и не видя тебя. Актеры, которые старше во многом и намного, глядя на тебя, испытывают внутренний трепет, по-особенному с тобой разговаривают, разглядывают тебя, а потом признаются: мы смотрим не на тебя, мы не помним твоего лица, мы смотрим на него…

  Люди забыли мое лицо, не воспринимали меня, когда я без грима выходил на площадку. Никита Владимирович сказал как-то: "Вот ты, я с тобой разговариваю, и думаю: что-то меня раздражает, чего-то мне в тебе не хватает. И потом понимаю: не хватает лица героя, которого ты играешь. Когда ты выходишь на площадку в гриме, все становится нормально".

  По имени меня на съемках не называли. И имя тоже ушло.

  - Сколько времени занимал грим, и тяжело ли в нем было сниматься?   - Работать при пятидесятиградусной жаре, в павильоне, в этот дым (фильм снимали летом 2010 года, когда в Подмосковье горели леса – прим. КП), по 17 часов в таком гриме – это очень тяжело. Это невозможно. Но у нас же по старым добрым русским традициям так: терпишь – ну, значит, работаем. Терпишь – терпи. И я терпел, конечно, потому что понимал во имя чего, понимал, что не имею права жаловаться. Когда играешь такого человека, когда ты находишься в его органике, говорить о своих проблемах как-то стыдно. Тем более нельзя кичиться: вот, мол, сколько я перенес. Это работа моя, это моя профессия. И мне выпало счастье, можно сказать, лотерейный билет: сыграть роль, в которой создатели картины предусмотрели полное перевоплощение. Такого опыта еще не было, когда ты играешь не своим лицом.

  Да, пластики и до нас было много, понятно, что это не изобретение наших российских художников, хотя грим Высоцкого во многом ноу хау Петра Горшенина. Но это все были образы, персонажи, они мало что имели общего с реально жившим человеком. А когда ты играешь реального человека, всеми и всенародно любимого, когда ты должен превратиться, перевоплотиться во всем - в повадках, во взгляде, в речи, когда изучаешь, повторяешь все интонации, все нюансы, в точности, до шепота - это сумасшедшая вещь… Ты должен приладить свою мимику к гриму, так, чтобы он зажил, пробиться, через него донести энергию, эмоцию. У твоего собственного лица есть средства выражения. Чуть прищурился, чуть приподнял бровь - и уже совершенно другая эмоция, другой взгляд. И есть маска – лицо, которое живет по своим законам, мимирует по-своему. Ты должен дать этой маске жизнь, чтобы она стала лицом, которое выражает эмоции, и эмоции серьезные, сильные, неожиданные. Никто из нас не видел, как плачет Владимир Семенович Высоцкий. Ни в одной картине, ни в одном спектакле - нигде этого не было. Это та самая слабость, которая не свойственна Высоцкому. И вдруг, в момент, когда он один (ведь кино – это возможность подглядеть за героем в замочную скважину), в момент молитвы, ты его видишь: никого рядом нет, Татьяна спит, и он говорит эту молитву, и у него текут слезы… Он сам с собой в этой молитве. И мы впервые видим, каким он мог быть, когда больно, когда наступает момент очищения, когда он практически как ребенок становится, как младенец, вот он, после этого рождения, которое только что произошло, и он говорит искренние слова.   Молитва – самый главный момент в этой картине. Примирение всех. Всех кто помнил, всех, кто знал, всех кто потом сломал копья в присваивании имени Высоцкого. Примирить всех друзей и недругов, которые меду собой поладить никак не могут…. Я думаю, в этой молитве заложен колоссальный смысл: дай мне сил сказать, как я их всех люблю. Посредством кино, посредством этой сцены, Высоцкий обращается ко всем, кто его знал, любил: я вас всех люблю. Вот это очень важно: возможность сказать, как я их всех люблю. "Может быть, я не умер сегодня, чтобы успеть это сказать…" Меня там колотило, я там просто рыдал… А потом я видел, как Никита Владимирович у монитора сидел, как слушал, когда он перечисляет: Люся, Аркадий, Никита…

  - Какой момент на съемках оказался самым запоминающимся? - Финальная сцена со Смоляковым Андреем… Когда Высоцкий говорит: "Нет, не пойдет, она будет сидеть, а я на поводке бегать, так же я ее угроблю"… И я вдруг пошел… Какая-то сила вдруг появилась, вдруг пошло его геройство, вдруг даже Жеглов стал узнаваться в этот момент…

  Никита Владимирович говорит: ну зачем, дескать… Он был проще в жизни, а ты сейчас даешь такого героя…

  Я говорю: Никита Владимирович, у меня так пошло. Не знаю почему, но в этот момент мне хотелось сказать так, хотелось все высказать.

  Потом посмотрели в мониторы, и Никита говорит: да, это хорошо. Может, ты и прав. Если в этот момент взорвалось именно вот так – наверное, это правильно. Потому что зритель воспринимает Высоцкого по его ролям. Зритель не знает, каким он был в жизни. И когда ты чуть-чуть даешь тех самых ролей, которые зритель видел, ты становишься гораздо больше похожим на Высоцкого для него.

  Люди хотят видеть такого героя. Для них Высоцкий – герой. Непримиримый, азартный, независимый, сильный. Сейчас у нас время без героев. А Высоцкий был личностью и внутренняя свобода, которая в нем была, проявлялась в его ролях. И такого героя, как мне кажется, хотелось видеть зрителю.

  Мы потом обсуждали это долго - и с режиссером, и с Никитой. Мягкий, тихий, мирный – он не пошел бы здесь. Здесь нужно, чтобы он сказал все, что думает, принял решение. Вот он – сильный, мощный, стремительный, не сломался, а, наоборот, стал выше этой истории. "Отпусти ее - и все. И все". И Михалыч отпускает.

  Я при абсолютном преклонении перед образом, очень ревниво относился к сценам, где Высоцкий показан слабым, говорил, что он всегда должен быть сильным, всегда быть героем. Мне в ответ говорили, что человек может быть слабым, человек может быть тихим. И ты все равно за него, ты все равно вместе с ним, ты все равно переживаешь из-за него, и ты преклоняешься перед ним. Ты понимаешь, что на месте других, тех, кто его окружает, поступил бы точно также: ты бы спасал, ты был бы рядом. Вот это ощущение: есть легенда, и есть ты - при этой легенде. При нем. Действительно, он получился такой оторванный от всех. Да, он прост в общении, он обаятелен, но он – легенда, живая легенда. А все остальные – это люди. И они спасают легенду, которая еще жива, он полгода не пишет, но он не просто легенда, которая себя изжила, он еще сможет, он напишет, и напишет гениально.

  - Были ли у вас во время съемок какие-нибудь мистические случаи? И верите ли вы в мистику?   - Я помню, была самая первая проба грима, даже не полный грим, частичный… Мы приехали на съемку. Было, по-моему, шесть утра. И первое, что заиграло на радио – "Не пройдет и полгода, и я появлюсь"… У нас мурашки по коже. Мы тогда подумали, что через полгода выйдет фильм. Но потом съемки остановили, был поиск следующих этапов грима – тяжелейший, мучительный. Было огромное количество проб, потом - смена команды, смена режиссера, запуск картины заново… И через полгода я вышел на площадку, и начались уже те самые съемки, которые привели к конечному результату.

  В первый съемочный день у нас взорвалась лампа. Такая мощная, под потолком в павильоне. Первый дубль – и тут взрыв, и она падает, а там фрост, такая пленка целлофановая, она загорелась… Думаю, это был знак, сигнал, что это огненное время началось. Такие картины – они, наверное, именно так происходят: все должно гореть, полыхать. И все горело, и полыхало. Во всем был огонь. Огонь – это плюс 50 в павильоне. Огонь во всех, кто делает картину. Огонь обжигает, от него перехватывает дыхание. Это и жажда постоянная, это и жара… Это было лето страшных пожаров, эпоха огня… Мне кажется, в таком огне, через который надо пройти, рождаются картины, за которые потом не стыдно.

  - Когда артист глубоко погружается в роль, он начинает жить жизнью героя. Копировать его манеры, выражения, черты характера в повседневной жизни. Вы не ловили себя на этом?   Я и сейчас, если начинаю его показывать - вхожу в состояние, до мурашек. Слишком долго это во мне уже сидит. И сложно из этого выпрыгивать. На съемках, когда начинаешь играть – ты начинаешь в него превращаться. А мне важно было помнить, что лицо - не мое, что я на него не имею права. Но органика Высоцкого, харизма Высоцкого настолько привлекательны, что ты невольно цепляешь это, ты цепляешь это в жизнь. Потому что когда ты в этом живешь, оно понемногу становится твоим. Иногда по телефону : "Алло?" Погоди! А что это у тебя за голос? Чей? Его ведь голосом говоришь… Фильм периодически снится. Какие-то сцены снятся. Опять выхожу на сцену, опять беру гитару. Периодически голос трещит. В каких-то жестах, в поведении ты вдруг начинаешь повторять роль. Уже и времени много прошло, уже были другие роли сыграны, но все равно: как только заходит тема, ты невольно опять попадаешь в эту энергию, она как будто захватывает тебя. Роль во многом начинает тебе диктовать твою собственную жизнь. Что-то происходит в твоей личной жизни, и ты думаешь: это же не со мной… Почему в жизни произошло то же самое, что и с моим героем? А ты просто притягиваешь все эти энергии. Поэтому советы многих – выныривать, быть "над", быть все-таки актером, играющим, а не перевоплощаться до сумасшествия, когда ты начинаешь жить этими ролями.

  - Зритель когда-нибудь узнает, кто сыграл Высоцкого в этом фильме?   - Оптимальный вариант - вообще не говорить, кто играл, не указывать в титрах, не открывать имя - никогда. Сделать действительно впервые в истории мирового кино фильм, в котором не указан исполнитель главной роли. Остаться тем самым мифом. Кто-то играл, а кто?...

  Но если все-таки решат открыть имя – я хотел бы как можно меньше говорить об этой роли. Это не для разговоров. Сделал – и все.

  Наверняка, будет огромное количество нападок. Но я этого не боюсь. Может быть, поэтому мне и доверяют это играть - потому что я не боюсь. Я честно ухожу в роль, отрабатываю честно: и кровь, и слезы и сердечные приступы – они все живые и настоящие. Все это прожито, вранья здесь нет. Я каждый раз все через себя пропускал…

  Мы работали над этой картиной с хорошими, с благими намерениями. Говорят, благими намерениями вымощена дорога в ад. Но я думаю, что здесь, наверное, адом является наша с вами жизнь. Ад разнузданности, ад цинизма. И в этом аду мы хотели сказать о добре, о любви, о свободе. Сложно говорить о свободе в аду. Сложно снять картину о человеке, который может дать надежду своими песнями, масштабом личности. Дать надежду, что и кино живо, что идеи о которых повествует этот фильм – тоже живы, и посмотрев - начинаешь задумываться, что нужно быть сильным, нужно быть личностью, чтобы что-то делать. Что смириться – самое последнее, что может человек. Что нужно все равно любить свободу и стремиться к ней.

  - Он был свободен. Почему нам не брать пример с этого великого человека?   Мне кажется, этот фильм – он для того, чтобы заявить эту тему, рассказать.

  Думаю, подвиг создателей картины – в том, что они взялись за проект, с которым нужно побеждать. Здесь проигрыш – это катастрофа. Не просто удачная или неудачная картина. В данном случае все как у Высоцкого: мне выбора по счастью не дано. Здесь не дано выбора. Здесь либо должно быть кино, которое действительно поразит умы, будет событием. Либо - катастрофа.

  Это кино - возвращение Высоцкого. Спасибо, что живой. И доныне живой, поныне живой. Это действительно желание вернуть Высоцкого. Желание вернуть героя. Он нам сейчас очень нужен. Необходим.

  И это попытка побороться за отечественное кино, которое, как мне кажется, сейчас находится в легком нокауте. Как у Высоцкого: удар, удар, еще удар, еще удар - и вот… Думаю, после таких ударов надо подняться до того, как рефери произнесет "девять". И попытаться провести контр-атаку.

  Кстати, у Высоцкого был хороший хук слева.

Евгений САЗОНОВ.

Источник:http://kp.ua/